473 Views
В этих воспоминаниях было много сказано о людях, судьбах, духе времени, о творческих идеях, значительная часть которых была реализована позже, но не так уж много о том, что именно играло «Происшествие». Немыслимо посвящать отдельную главу одной песне, если это не «Скорбно Анастасия шла», которая вся состоит из отсылок к литературе и гигантского культурного контекста. Но всё же какой-то итог подвести нужно: ведь именно девяностые определили наш музыкальный и поэтический почерк.
«Происшествие» появилось в моей жизни в самый подходящий момент, когда я уже был вполне готов к серьёзному проекту. Как музыкант, я успел попрактиковаться в трёх акустических дуэтах и двух недолго проживших электрических составах, сносно владел гитарой и басом, сочинял аранжировки. Будучи фанатичным меломаном, я успел прилично углубиться в бит и психоделику, британский фолк, прог-рок, западный панк, русский рок, был большим поклонником The Beatles, The Doors и Pink Floyd, а перед самым созданием группы сильно проникся творчеством Башлачёва и Янки. Вся прослушиваемая музыка тщательно анализировалась, разлагалась на составляющие и синтезировалась обратно уже с учётом моих собственных взглядов и вкусов. Не имея музыкального образования, я доверялся интуиции, и она меня почти не подводила – что, к моей большой радости, продолжается до сих пор.
Так уж получилась, что практически вся музыка, оказавшая на меня впечатление, относилась к прошлому: Башлачёв и Янка умерли, Летов серьёзно поменялся, другие российские музыканты либо пропали из виду, либо ушли на паузу. Иностранная музыка до времён Интернета тоже доходила до меня с трудом. Из наиболее известных релизов, вышедших во времена раннего «Происшествия» можно назвать первый альбом Чижа, первые альбомы «Сплина», а чуть позже – «Мумийтролль», «Ногу свело!» и «Земфиру». Отношение к ним было сложное. Чиж, с его романтизацией маргиналов и наркоты, вызывал у меня рвотную реакцию даже в самых невинных песнях. «Сплин» казался попсовым и хипстерским, но самое главное, что мне крайне не нравилась манера пения. Напротив, первый альбом «Мумийтролля» показался интересным и свежим, а «Ногу свело!» и, особенно, Земфира были приняты полностью и безоговорочно. Впрочем, никто из них не оказал на мои песни никакого воздействия. А вот в истории музыки я продолжал и продолжаю находить множество ценного.
Пожалуй, можно сказать, что «Происшествие» девяностых в целом играло простую, быструю и очень мелодичную музыку, потому что мы её сами любили и слушали. Иногда мы допускали некоторые эксперименты в звуке и поэзии, но в целом нам было интереснее следовать традиции – точнее, вороху традиций, каждую из которых мы неплохо знали. Правда, у нас не было ресурсов для исполнения мощной электрической музыки, поэтому зачастую мы колотили по струнам своих акустических гитар так остервенело, что барды отшатывались и не считали нас своими. Что ж, всему своё время – спустя 10-20 лет они нас охотно слушали и даже вручали награды своих фестивалей. Иногда в этом бешеном звуковом потоке проскальзывали и лирические песни – разумеется, о любви, хоть эта тема и была для меня довольно болезненной.
Почему мы решили охватить настолько широкий стилистический спектр и, по сути, пересочинить заново все известные нам направления? На первый взгляд, такой необходимости не было. «Аквариум» (времён сотрудничества с Курёхиным), московский «Крематорий» (как минимум, «двойной альбом») или Егор Летов (до «Ста лет одиночества» включительно) – все они легко воспринимались на веру, что в девяностые, что сейчас. И всё же мы сочиняли свои песни – абсолютно сознательно! – вместо них, заново. Без сомнения, я чувствовал ценность накопленного психогеографического опыта и культурной эрудиции. Именно тогда, как считает Миша Гусман, мы стали «литературной группой» со своими излюбленными сюжетами, персонажами, художественными приёмами. Я радостно цитировал в песнях Блока, Маяковского, Стругацких, Достоевского, потому что знал: меня понимают.
В раннем «Происшествии» было очень много урбанизма. Мы создавали многослойный образ города, серый фасад которого провоцировал тревожное состояние (на самом деле, эта тревожность была напускная, иначе я бы просто ничего не смог написать). Однако, сквозь трещины на асфальте и в обломках битого кирпича то и дело проглядывали островки жизни, а иногда даже какого-то уюта. Дихотомия свободы и несвободы находила воплощение в звуке, цвете, тактильных ощущениях. Противоположностью «детям цветов», в которых на самом деле было не так уж много детского, были «обыватели» – жуткий образ людей с головами насекомых, придуманный Гусманом. Но, несмотря на постоянное движение, город оставался статичным и неизменным, насколько может быть неподвижной среда. У него не было прошлого и будущего, не было истории. История и география начинались за границей города с каждой новой автостопной поездкой. Вот такой примерно была наша поэтическая ойкумена в начале девяностых.
Наше системное отношение к текстам песен неизбежно приводило нас к необходимости создания концептуальных альбомов и концертных программ. Все девяностые годы моим любимым занятием было составлять списки песен, изучая то, как они сочетаются друг с другом, и какой общей идее они соответствуют. Потом, когда в 2012 году мы стали записывать свои песни на студии, это пригодилось. Правда, альбомы «Танцевать» и «Кафе Цветы» хоть и состояли из старых песен, не были концептуальными работами. Зато «Чёрные маки свободы», «Беспризорные песни» и «Все разговоры записываются» были созданы как воплощение глобальных идей, придуманных мной в девяностые годы. Бывало также, что мои идеи не помещались в «Происшествие», и тогда я одновременно играл в каких-нибудь ещё проектах – иногда не очень моих, иногда не очень долговечных. Например, «Происшествие» никогда не исполняло классический панк-рок, что заставило меня создать такие проекты, как «Блуждающие гормоны» и «Ложные показания».
Возникает два вопроса: почему мне, автору песен, непременно нужно было собрать довольно демократичный музыкальный коллектив, а не играть сольно, и почему вся эта красота, описанная выше, продлилась так недолго? Хорошо зная историю рок-музыки, я ценил энергетический обмен между музыкантами. Во время исполнения музыки (не обязательно импровизационной) человек раскрывается, показывая свою ценность, передаёт свои чувства друзьям, стоящим рядом – и они отвечают тем же. Именно поэтому мы находились (и находимся) в постоянном поиске единомышленников – чтобы вместе с ними создать нечто новое и чудесное, сыграв уже написанную когда-то и спетую не один раз песню. Не случайно мы с Гусманом и Лизой сочинили когда-то рабочую концепцию бродячего оркестра, который возит «праздник» из города в город. Это была не только хипповская идея, это был, в первую очередь, призыв к чистой спонтанной радости, воплощённой в моменте.
Удивление, восхищение и восторг, который испытываешь на репетиции, концерте, сессии записи или пении на тусовке, мне всегда казался сродни влюблённости в женщину. И если в этот момент с личной жизнью было плохо, музыка утешала. В основном, в девяностые годы я не был счастлив, и считал, что «хорошие песни пишутся не от хорошей жизни». К счастью, к концу нулевых я научился контролировать свои эмоции и вообще жизненные события. И только принцип «грустный текст на фоне бодрой музыки», мы часто используем до сих пор.
Моя приверженность субкультуре хиппи в девяностые годы, видимо, проявлялось только в этом – в неких хорошо продуманных идеях, которые удалось воплотить в музыке. На самом деле, я не был глубоко интегрирован в тусовку. Наркотики и свободная любовь меня не интересовали, в бродяжничестве, попрошайничестве и жизни на заброшках не было необходимости. В любой компании меня интересовало только исполнение песен, и особым кайфом было, когда мне подыгрывали. Не было ничьей вины, что в конце девяностых я покинул среду, взраставшую близких мне по духу музыкантов, просто так сложились обстоятельства. И песни точно хуже не стали – не случайно мы исполняем их до сих пор. Просто мне нужно было пережить неудачный период и начать всё сначала. В нулевые, ставшие самым сложным временем для меня, я никогда не забывал, что «Происшествие» – это самая важная страница в моей творческой жизни, и её нельзя переворачивать на полуслове. Когда мне стало легче, рядом снова появились люди. И я уже знал, что нужно делать.
Признаюсь, одной из причин приостановки деятельности «Происшествия» были мои собственные психологические проблемы. Я был подростком, слишком рано угодившим в творческую среду. Во мне было перемешано много прекрасного и ужасного, я одновременно и притягивал, и пугал людей, да и сам точно также тянулся к людям и шарахался от них в испуге. В моей жизни случилось несколько тяжёлых событий, которым я придавал чрезмерное, даже мистическое значение, но на песни они повлияли, скорее, положительным образом. В детстве, находясь в самоизоляции в агрессивной среде, я был крайне честолюбив, считал себя самородком, что было характерно для многих моих ровесников, но они вскоре бросили свои творческие потуги, а я остался. К счастью, мои новые друзья, музыканты и поэты – Митя Лихачёв, Миша Гусман, Лёша Корнеев – воспитали во мне личную скромность и презрение к славе. Это мне помогло посмотреть на себя трезвее, а самое главное – смириться с тем, что «Происшествие» обречено на прозябание в андеграунде просто потому, что широкий круг слушателей не нуждается ни в нас, ни в андеграунде, ни в музыке в целом. Эта мысль логично вытекала из анализа известных мне фактов и поначалу была бездоказательной, но потом, познакомившись с популярной музыкой и её аудиторией поближе, я понял, что был прав. Если бы эти люди внезапно полюбили «Происшествие» всей своей массой, это могло бы означать только одно из двух: либо нас не понимают, либо с нами самими происходит что-то совсем не то.
Было и то, чего мы не замечали – например, то, что, играя музыку, мы стали по-настоящему значимыми людьми для своей аудитории. В девяностых годах мы не имели ни малейшего понятия, сколько народу нас слушает, а самое главное, в скольких биографиях мы ненароком поучаствовали. Потом нам рассказывали, что кого-то наши песни выручили в трудный момент, кто-то их ставил водителю во время автостопа, кто-то пел в переходе на Арбате перед шляпой, были также парни, которые пели наши песни, чтобы понравиться девушкам. Количество счастливых пар, познакомившихся при каком-либо участии наших песен, превышает несколько десятков. Если бы мы знали это, то, наверное, были бы более бережны к своим песням и своей группе. Зато люди нас поддержали, когда «Происшествие» возродилось в конце нулевых, и сейчас с нами уже несколько поколений слушателей. Вполне возможно, что в начале девяностых, пока нас никто не знал, мы существовали в большей степени для себя, но сейчас у многих песен есть конкретные адресаты, и я всегда смотрю в лицо человека, которому пою. Я знаю, ответный взгляд останется со мной надолго. И я чертовски рад, что я всё ещё жив, что у меня есть возможность создавать такие ситуации близости и находиться в их центре. Это будет приятно вспомнить, когда всё закончится. И, конечно, здорово, что после этого останутся песни – теперь в этом точно нет никаких сомнений.
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. Работает в сфере разработки и поддержки Интернет-сайтов. Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен - в основном, на историко-географическую тематику. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Песни записаны по-русски, по-английски, по-польски и по-немецки; некоторые также переведены на французский, испанский, казахский и иврит. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Автор десятка книг. Публикации в литературных журналах «Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.).