53 Views
* * *
Читая таблички на могильных камнях, на дверях квартир,
Листая кресты, как страницы, загибая углы,
Пальцем по контурам букв, как по мокрой щеке, водил,
Вертел зажигалкой, как маленьким глазом мглы,
И вокруг шептались, разбужены, имена,
Называя слова до того, как коснутся губ,
Что Гекуба ему, удивлялись, зачем нужна,
Для чего здесь ходит со списками тех Гекуб,
Шел бы в каменный город, ведь скоро, уже вот-вот,
Загорится небо, архивный склад обхватив,
Захлестнет узор, в раздувшийся вдруг живот,
Распуская петли, затянет весь нарратив,
Ты не нужен нам, и мы тебе ни к чему,
Задохнемся в подвалах, как в трюмах каменной лодки,
Уходящей на дно по маршруту привычному,
От кормы, от бедра, опьяняющей взгляд походкой.
И заслышав шепот, он плачет от радости,
Запускает по локоть в горящее небо руки,
Где плывет узор и плавится нарратив,
Лижет угли, вьется, пляшет язык науки.
* * *
Луна, подковы вроде,
Спит кверху головой,
Моя подруга бродит
Меж небом и землей,
И сколько в ней иголок,
И что скрипит кровать,
Злой реаниматолог
Не хочет рассказать.
На землю, как на блюдце,
Глядит из-под руки.
Внизу друг к другу жмутся
Земные огоньки
И ждут ее решенья,
От страха мельтеша:
Сойдешь ли по ступеням,
Вернешься ли, душа?
И реаниматолог
Притих, как тать и вор,
Один среди иголок
Свой трогает прибор,
И синие ирисы
Прозрачного стекла
То отражают лица,
То силуэт крыла.
* * *
Что ж, милая, все это для тебя:
Мы строим город из песчаной бури,
Везут курьеры, трубами трубя,
Гроб пряничный и в сахарной глазури,
Захочешь, ляжешь в пене и в суфле,
А гости уже трогают салфетки,
Ночь на пороге, осень на столе,
Ползут жуки, сотрудники разведки,
И пахнет воздухом, как в юности — к утру
Мы покупали сигареты в лавке,
И исчезали между пальцев рук
Коллекционной бабочкой с булавки.
* * *
Их море возьмет осторожно,
Приветливо сложит на дно,
В молекулы тело раскрошит,
Смешается с ними в одно,
И бешено шелковый парус
Голодную тянет струну,
И судно, волны не касаясь,
Не знает, как выйти ко дну,
Зима или вечное лето,
Свобода или торжество,
Возня на задворках куплета,
Во тьме не видать ничего,
Метафор или аллегорий
Согласие или аккорд
Срывается клочьями в море,
Как пена с высоких ботфорт.
* * *
Я скажу тебе по секрету: мы живем уже столько лет,
Что на этот срок никто из нас не загадывал,
У железа вкус сердца, а у свинца мармеладовый,
А ты скажешь, что это не бог весть какой секрет.
В трюмах каменной лодки, заполненной солнечным гелием,
Всякой твари по паре: троллейбус с беременным дном,
С ним автобус с резиновым двухпоясным сочленением
В середине салона, и с искрою в сердце стальном.
Ну и пусть себе едут, ты скажешь, счастливого плаванья,
Отвернешься и смотришь, как в зеркало, в бездну времен,
Лодка прыгает в волнах бушующей лавы расплавленной,
В ременной передаче зубчатый ремень поврежден —
Нет, тяни за веревочку, шлепай по каменным лужам,
Хочешь или не хочешь, опять начинается день,
Рынду бьют, и матросы хотят продолженья; к тому же
Мама смотрит из гроба, обуйся и шапку надень.
* * *
Думаю о тебе, а у нас за окном сирена
Распевается, набирает голоса в свой живот,
И тоскливый запах вчерашней воды с сиренью
Оттого, что нота зевает и вверх плывет.
Мы с тобой и спорить начнем — не договоримся.
Миф, как зверь, пожирает веру, и ты одна,
Провожая меня до стеклянных дверей зверинца,
Наше детство кормишь зерном, если нет зерна.
А сирены крикливы, откормлены и непроворны,
Моряка не дозваться — да нынче компасы не те —
Что прикажешь ему напевать перечеркнутым горлом
С безвозвратного острова, с черной тоской в животе.
* * *
Прихожу домой — мой дом в хороших руках,
Он растет на глазах, у него притязательный вид,
Одинокие башни теряются в облаках
И знакомый атлант, как атлет налегке, стоит.
Столько лет прошло — конечно, многое изменилось,
Постарели соседи, занимают верхние этажи,
Афродита Урания — ей незнакома милость —
По дороге вверх всегда отнимает жизнь,
Но зато и вид из окна, нет таких экранов,
Нет таких спецэффектов, техника вся внизу,
Хоть одним глазком, и свесишься в небо пьяный,
Оттого и лифты медленно вверх ползут.
Современность все же оставила отпечаток:
По дороге к дому теперь заборы, охранники,
Прямо в сердце ищут умысел и взрывчатку,
И стаканы с чаем прыгают в подстаканнике.
И темно в лабиринтах, там нездоровый воздух,
Ненадолго спустится житель руку пожать —
Нет, спеши назад, возвращайся, пока не поздно,
Я пришлю тебе весточку с нижнего этажа.
Я солгу, ведь мне отсюда уже не выйти:
Непременно выберешь неправильный поворот,
Дом растет, но еще быстрей растут лабиринты,
И быстрее множась публика в них живет.
Так, вдохнув заразы, не поднимайся выше,
Если дорог сердцу этот старинный дом,
Если хочешь, чтоб голоса наверху, над крышей,
Не смолкали, хотя и верится в них с трудом.
* * *
От крика туманы встряхивало дождем
И сырость сползалась в багажное отделение.
Ты спрашивала о солнце — когда мы его зажжем,
Садилась на лавку, обхватывая колени.
Но мы заведовали транспортной сетью,
Сосредоточенны, на зыбкость пространства злы,
Не отвлекаясь на то, чтоб туман рассеять,
Между вокзалов завязывали узлы.
Стоит зазеваться — и станешь бродячим эхом,
Шальным светлячком в межстанционных прогонах,
Бомбой, заложенной в трещину и в прореху,
Плесенью на шкафу или толстой крысой в погонах,
Так мы теряли рассеянных, любопытных,
Не сложивших крылья в тяжелый горб за спиной,
В инвентарной книге между номеров забытых
В частоколах гематрии темной и ледяной.
Мы относились к этому с пониманием:
В непроявленном мире другого выхода нет,
Чтобы не сгинуть у пустоты в кармане,
Требует душу ангела материальный предмет.
И теперь, разнося пыльцу дорогих металлов,
На полях отчета звеня цепями канцелярита,
Я с улыбкой думаю, где ты и чем ты стала,
Нам темна материя и навсегда закрыта.
Пассажир стирает тонкий рисунок нервов,
Кровеносной схемой на сердце ложатся рельсы,
Ты прошла, как шок, по лестнице одномерной
И огни, как воспаление, загорелись.
* * *
Льды горизонта к востоку от компаса, или
Кристаллографический атлас, роняя страницы,
Архитектура склоняющих головы лилий,
Их обращенные к смерти точеные лица.
Сон не подходит, глаза опускает неловко,
Рад бы помочь, только та сторона ведь не эта,
Неподходящая с той стороны обстановка
И фиолетовый привкус у белого цвета.
Имя начнешь говорить, и не сдюжишь начала,
Хочешь закончить, и в этом не будет успеха:
Каждое слово звучит, что когда-то звучало,
Под шестигранной печатью чиновного эха;
Прочь, секретарь! На серебряных лезвиях лилий
Блики ультрафиолета, наскучив толпиться,
Всю секретарскую службу в архивы сложили
Крохотной родинкой где-то у края страницы.
* * *
— Ну и что с того, что карта закрыта? —
Он втолковывал Тиму, а Тим не верил ему, —
Парусник, пароход и простое корыто,
Все годится для дела, и вот почему:
Если в сердце-яйце перелетная ласточка
Хочет встать на крыло, не удержишь ее, —
А бармен за стойкой взглядывает неласково:
Тим не платит, и пиво едва пригубил свое.
Из трактира в трактир, и в полубеспамятстве,
Повторяя звенящие девичьи имена
Островов, что как пена в стакане болтаются
На конце языка и не чувствуют дна,
Кораблей, разбивающихся так заманчиво
О незримые стены на той стороне,
Ослепительных рыб, проходящих над мачтами
В темноте, легкомысленно спящей на дне,
И слова о том, что на границе больших миров,
В штиль и в шторм, при абсолютно любой погоде,
Луч, пришедший с востока, подхваченный камерой,
Отражается, и в то же время проходит.
Воздух надувает парус, как легкое,
Соль осаждается в нем, как табачный дым,
Тим плывет, как летит, хотя погода не летная,
Судно морем идет, сердитым морем земным.
Наверху, на мачте, не гаснет светильный камень —
Вызывающе яркий подарок неизвестно кого,
Он не вырос в недрах земли, не сделан руками,
Из чужого мира нездешнее волшебство.
И в пустой пустоте раздается гулкое эхо,
У туманного зеркала приятный и страшный вид,
Неизбежная гибель или только помеха?
Светит камень, какой-то электронный прибор фонит.
Тим, который прошел сквозь зеркало, видит чудо:
На крылатом острове люди машут руками,
Как из сердца ласточка, выпорхнув ниоткуда,
С ней восходит в небо подобный светилу камень.
Тим, отраженный от границы между мирами,
Тихо себе плывет на своем корыте,
Прыгает в море, но все же не умирает:
Неглубоко тут, что вы ни говорите,
Лужа была, да высохла на асфальте,
Нам дела нет, на лодке, да хоть на лыжах,
Парус давайте, воздухом надувайте,
К мачте на кой-то хер прицепив булыжник.
* * *
Лес встает перевернутым городом,
Смотришь вверх, а как будто внизу
Под казенным тулупом распоротым
Насекомые звезды ползут.
Если станет чужое знакомым —
Часовой часового позвал,
Повезет, так постелют солому,
Нет — наколет бока сеновал,
Сон морозный застудит суставы,
Воздух слаще, чем в бочке с мороженым,
Паучок заплетает державу
Паутиной железнодорожною,
Вихрем время сумбурное пенится,
Льдом и севером дышат цветы,
С ядовитым надрезом растеньица
Не прощают волхвам суеты,
Умереть — как взъерошить воробушка,
Завершив неудобный ночлег,
Где слова из разбитого горлышка
Выпадают, как звезды на снег.
Юлия Фридман
Родилась в Новосибирске в 1970 году, в последние годы жила в Москве. По образованию физик, с апреля 2022 года - в Реховоте.