404 Views
Солдат и чёрт
Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем человеком, который вошёл в него. Потому что в этом и был весь его смысл.
Харуки Мураками
Холодом давит мне в спину поле,
так и не вспаханное никем.
Зубы сжимая, скулю от боли,
даже поднять головы не волен.
Выстрелы слышатся вдалеке.
– Стонешь, солдатик? – проблеял в ухо
чёрт и с ехидством нажал на грудь. –
Бой завершается… эка скука…
– Сволочь рогатая, кровь унюхал? –
выдох, и тут же спешу вдохнуть.
– Душу унюхал! А кровь – на кой мне? –
рожу скривил, посмотрел окрест. –
Славная, братец, случилась бойня,
многим – со мной, а иным – по койкам,
если гангрена в пути не съест.
Тело как будто окаменело,
еле ворочаю языком:
– Мне бы, конечно, пожить хотелось…
– Это калекой? Ценю за смелость…
– Сеять пшеницу в селе родном,
жёнку голубить, растить сынишку,
рыбу в пруду на заре удить…
– Хех, до чего же смешной парнишка, –
чёрт рассмеялся и вынул книжку
из ниоткуда. – Ещё что?
– Пить.
– Пить? Это можно…
Удар копытом.
Облако бросило дождь в лицо.
– В списках не значишься. Ох, и прыток! –
чёрт, хлопнув книгой, сказал сердито, –
Не повезло, рядовой Кольцов.
К слову, – в зрачках полыхнули искры,
сузились чёртовы зенки зло, –
Нет у тебя ни родных, ни близких,
в царстве небесном у них прописка –
напрочь сгорело твоё село.
Мне показалось: сижу я в клубе,
киномеханик включил кино.
Вижу, как рву маргаритки с клумбы,
чтоб подарить на свиданье Любе;
вижу, как ворон влетел в окно –
знать, непременно беда случится…
Вижу, как в небо уходит взвод –
там утопает тропа в зарницах,
там мессершмитт распластался птицей
хищной и насмерть людей клюёт.
Вижу, как вишни в саду поспели,
сыплются в руки – за ветку тронь,
как я семью обнимаю крепко,
смех разлетается мягким пеплом.
Жарко.
И всюду огонь, огонь…
В кадры такие поверить трудно.
Чувство, что я на кресте распят…
– Чёрт, если выживу – всё забуду?
Он усмехнулся:
– Возьму рассудок… Душу оставлю.
Прощай, солдат.
Долгие годы, как день вчерашний,
прячутся в пятых углах палат.
Льётся заливистый гомон пташий,
солнце теплом осыпает пашни…
Я подхожу к санитарке Глаше:
– Милая, правда, война была?
11.2017
Мальчик и руины
Когда земля дымилась, как жаровня,
а небеса отплёвывали смог
на город безнадёжно-малокровный,
я шёл, но под собой не чуял ног.
Я шёл на всхлипы:
мама…
мама…
мама,
застрявшие в скоплении руин, –
там, широко открытыми глазами
заглядывал мне в душу чей-то сын.
В его зрачках, безумием задетых,
сужалось время, и казалась мне
пророчеством нелепая примета:
родился мальчик – значит, быть войне.
Стоял ребёнок, тень его гуляла
среди скелетов выжженных домов
и луж, пропахших пламенем, и знал он,
что встал на перекрёстке двух миров.
Качнулось солнце, в грудь лучом упёрлось,
мячом скатилось к точке всех начал…
И был тот мяч знаком до кома в горле.
И в том мальчишке я себя узнал.
04.2017
Колыбельная
Люли-люли,
улетели гули,
улетели пчёлы,
покидая ульи,
убежали звери
на спокойный берег,
рыбы в дно речушки
погрузили брюшки.
Спи, мой ангелочек,
будет ли денёчек?
Люли-люли,
прилетели пули,
прилетели бомбы
и – ба-бах – рванули,
ахнули местами
мины под ногами.
Не прошло недели –
семьи поредели.
Спи мой ангелочек,
будет ли денёчек?
Баю-баю,
вместе ляжем с краю.
Ветер допоёт куплет.
Ветер есть.
А стенки – нет.
04.2018
Живой
Дымное солнце застыло в зените,
тянутся тонкие ломкие нити
с грязного неба, а жгучие – страсть!
Держится наша пехота, бранясь.
– Чёрт, нет патронов, а битва в разгаре…
– С левого фланга фашистские твари…
– «Чайка», у нас два десятка потерь,
«Чайка», не слы… Громов, кабель проверь!
– Есть, командир! – я рванул из окопа.
Эх, для отваги б сейчас пару стопок.
Быстро ползу. Замираю. Ползу.
Пули, как оводы, из амбразур
носятся в поле, безжалостно жалясь.
Богу давлю безответно на жалость:
смилуйся, я ж не связист, а сапёр…
Вдруг за спиной раздаётся:
– Егор!
Сердце достало до глотки до самой.
Я обернулся. Не верится:
– Мама?!
Тело как будто проткнули ножи.
Крикнуть пытаюсь:
– Стреляют! Ложись!
Замерли время, и битва, и мысли.
В воздухе вязком снаряды повисли.
Вскинулся на ноги – к маме бегом.
Пахнет топлёным она молоком,
сдобой и солодом. Платье в цветочек
с детства знакомое…
– Здравствуй, сыночек.
И забываю на миг о войне.
Рядом стоим в гробовой тишине.
– Ты исхудала. Острижены косы.
Волос был русый, а нынче белёсый.
Та же в янтарных глазах глубина.
Как там сестрёнка, здорова она?
Мать улыбается, голос печален:
– Ох, и пострел ты, всё так же отчаян…
Вывезли немцы сестру из села
вроде как в Шлибен. Её не нашла.
День ото дня распухали могилы –
голодно было, так голодно было.
Страшно и горько. То оспа, то тиф…
С батей твоим снова вместе, он жив,
снова, как в юности, треплет мне нервы.
– Мам, да ты что? Он погиб в сорок первом,
нам же пришла похоронка о том!
– Жив. За тобою отправил, пойдём.
– Нет, не могу, мне приказано ротным…
Взрывов не слышно. Молчат пулемёты.
Что-то не так. Что-то явно не так.
Глянул я наземь и словно обмяк.
Нет, невозможно, чтоб нас было двое:
кто он, свинцом искорёженный? Кто я?
– Слушай, Егорушка…
– Мама, постой! Мама, я… умер?
– Живой ты, живой.
04.2019
Под Луганском
И катились глаза собачьи
Сергей Есенин
Золотыми звёздами в снег
Завыть бы, да не воется ему.
Свалялось время между колтунами.
Он холоден к назойливости мух
и, вздрагивая, щёлкает зубами.
Он смотрит в небо, как гроза грядёт,
как тучи рвутся там, где слишком тонко,
и сквозь прорехи каплет в огород
вчерашний страх раскатистый и звонкий.
Пришёл сосед, остывший суп принёс,
смахнул слезу, ударив по живому…
Но хлеще жажды мучает вопрос –
куда пропал хозяин вместе с домом?
Нависла ночь кудлата и липка.
А пёс едва стоит на слабых лапах
и втягивает в тощие бока
осевший на траву уютный запах.
О тёплую хозяйскую ладонь
вчера он тёрся радостно и прытко,
но грянул гром, земля вошла в огонь,
и заскулила старая калитка…
Завыть бы, да не воется ему.
В нутре тоска, сменившая тревогу…
Он влажным носом тычется во тьму
и, свесив хвост, бредёт к луне двурогой…
02.2020
Зайка плюшевый
Всё вроде так, как и положено –
погожий полдень и покой.
И перепачканный мороженым
июнь бежит по мостовой,
пугая зноем местных мурзиков,
воткнувших морды в тень дворов,
и птиц, воркующих на суржике,
як солнце смажить комаров.
Но что-то давит, колет, режется
и рвётся криком из груди,
когда в соседний дом со скрежетом
из беспилотника, поди,
снаряд влетает, сплющив намертво
пропахший манной кашей быт,
и порождает дымным заревом
ту боль, что время не смягчит.
Лежит на брюхе зайка плюшевый
и выдыхает гарь из дыр.
А в этот час с трибуны тужится
очередное «мы за мир».
06.2021
Эшелон обетованный
Кренясь, устав от перевозок, бежит на запад эшелон.
Сквозь щель прибитых наспех досок глядит на волю Аарон:
кровит калина у полесья, терновник ёжится вдали,
мотивы поминальных песен курлычут в небе журавли.
Внутри товарного вагона трясётся разношёрстный люд.
…Моргает Ривка полусонно – уснуть кошмары не дают:
глаза закроет – видит брата, как вздрогнул тот и тяжело,
под резкий стрёкот автомата, упал на битое стекло.
…Ицхак вцепился мёртвой хваткой в своё наследное старьё,
и страх, проникнув под лопатку, грызёт хозяина живьём.
…В углу на толстом чемодане, изящно кутаясь в пальто,
вдова банкира Ханаана брезгливо морщится на то,
как от простуды полубредит, истошно кашляя, Михей,
как чёрствый хлеб хватают дети, не вымыв грязь из-под ногтей.
В вагонах Зельды, Фимы, Шаны твердят о том, что спасены,
что эшелон обетованный несёт их дальше от войны.
Поёт псалмы попутный ветер, молитвы шепчет Аарон…
Но с каждым новым километром всё ближе к смерти эшелон.
11.2021
В чужом краю
Реве та стогне Дніпр широкий
Тарас Шевченко
В чужом краю мне снова не до сна.
Сто дней назад расстреляна весна.
По выжженным полям в бронежилете
идёт навстречу миру и войне
воронками изъеденное лето,
сжимая прах и пепел в пятерне.
Боюсь уснуть, боюсь, что вновь приснится,
как хата щурит впавшие глазницы
и пламя изрыгает из дверей.
И в сердце разрываются калибры,
пока пытаюсь путь к спасенью выбрать,
касаясь то обломков, то штырей…
Здесь с птичьим пеньем смешан звук сирен.
И страх не обесточен, не смирен –
он остро пахнет дымом, ярко огнен.
И чувствуя тоску мою, Дніпро,
как зверь в капкане то реве, то стогне,
впуская скорбь в студёное нутро.
Когда-то полагала я серьёзно,
что лучшее лекарство – пот и слёзы,
и море с тишиной прибрежных вод.
Но жизнь смертельный узел тянет туже…
За окнами гроза дома утюжит.
Дай Бог, без града… Грохот не убьёт.
06.2022
Рисунок: Натанель Моран (Израиль)
Таина Ким
Таина Ким – коренная харьковчанка, родилась в 1973 году в Харькове, работает врачом. Поэзией всерьёз увлеклась с 2014 года. Автор сборника стихов «Тень ветра», куда вошли переводы и стихи разных лет (издательство «Финарт», г. Харьков). Финалист VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского (2019). Победитель сетевых конкурсов, в том числе «Голоса», посвящённого 74-летию Великой Победы.