388 Views
Главным триггером майских публикаций на “Точке Зрения” стал, безусловно, День победы 9 мая. Стихи, в которых он упоминается, появлялись на Точке Зрения и до, и после – так что, по всей видимости, позднее мы разместим большой материал о них. Отметим лишь, что в этот период редакция предприняла ряд усилий, чтобы рассказать о войнах недавнего прошлого словами их участников. Благодаря этому на сайте опубликованы переводы стихов Раду Джира (Румыния) в переводе Ирины Гет, Алана Льюиса (Великобритания) в переводе Влада Павловского, Миссака Манушьяна (Франция) и Миклоша Радноти (Венгрия) в переводе Алексея Караковского, Горана Симича (Босния и Герцеговина) в переводе Наталии Волковой.
Также в мае были опубликованы два рассказа, после чего публикации прозы надолго прекратились. Мария Полянская и Борис Скворцов – авторы ещё из старой, довоенной Точки Зрения. Их произведения (“Мама” и “Я не хотел убивать”) не назовёшь антивоенными, но они так или иначе посвящены темам манипуляции и агрессии.
В мае на сайте появились новые постоянные авторы – Ольга Гуляева (Красноярск) и Александр Щедринский (Одесса). Также были размещены публикации Елизаветы Дейкиной, Ольги Добрицыной, Юрия Конькова, Александры Скребковой-Тирелли, Юрия Угольникова. Мы надеемся, что сотрудничество с ними будет продолжено позже.
В апреле-мае мы провели две творческих встречи в Сквере Мандельштама на Китай-городе, в которых приняли участие поэты, писатели, музыканты и художники из Москвы, Краснодара и Иркутска. Кроме этого, “Точка Зрения” поддержала творческий вечер нашего автора Ксении Август в Центральном доме литераторов в Москве.
Воспроизведём лучшие стихи мая.
Татьяна Дружинина (из “Печальный божий выдох“)
Божия коровка ищет травы,
Для своих божьекоровьих нужд,
Всякая травинка бога славит.
Человек уходит на войну.
Одуван кукожится и вянет,
Солнышко в дыму лежит без сил,
Прячутся от грома божьи твари.
Человек бомбит жилой массив.
Через век – не сделается вывод,
Будет кровь дешёвая, как нефть,
Человек – печальный божий выдох.
Может, хорошо, что бога нет.
Ольга Гуляева (из “Душа и пуля весят девять грамм“)
Я прекрасно понимаю, что давно не фам фаталь,
Что давно уже в команде, отыгравшей первый тайм.
Точка, точка, запятая, огуречик, два крыла –
Я вот этой фам фаталью никогда и не была.
Дух святой в дома крадётся по небесному лучу.
Я сижу в своей Сибири, макадамию лущу;
Или это наноробот, или это лысый хрен.
Прорубай окно в Европу через сервер ВПН,
Прорубай окно в Европу – антилопой станешь гну.
Стих, наверное, херовый, если он не про войну.
За окном летают души не по небу нихрена.
За окном поют «Катюшу». Я рыдаю у окна.
Дана Сидерос (из “Возвращаться домой не нужно“)
Чтобы сделаться волком, куницей,
кабаном или барсуком,
нужно рыть на рассвете яму тайком,
лечь в нее целиком,
жадно есть и нахваливать
рыжей землицы ком.
Встанет солнце и скажет:
русский солдат,
оставайся тут,
тех, кого отрыгнула бойня,
нигде не ждут.
Позаботься о дочках своих,
не тащи к ним отца-мерзавца.
Не ходи домой –
стань тритоном, полозом, зайцем.
Чтобы стать осетром, судаком,
рапаном, морским коньком,
погрузи себя в Черное море
далеко за буйком.
Встанет солнце и скажет: О!
Молодец, боец, усвоил урок.
Был бездарный урод,
а нынче наоборот:
симпатичная афалина,
сиреневый корнерот.
Чтобы быть пеликаном, чайкой,
иволгой, глухарём,
вообще ничего не нужно:
просто прыгнули и орём.
Можно сбиться в красивый клин,
можно спеться в нестройный хор,
жить среди дубов и калин,
родников и гор,
пролетать над тем, что недавно город –
теперь только кровь и гарь.
Солнце встало давно:
превращайтесь в ястребов и гагар.
Возвращаться домой не нужно.
Для чего нам в доме убийца?
Начинай извиваться, ползать,
рычать, щебетать, ветвиться,
опылять каштаны и липы,
жрать мышей,
орать под окном в апреле,
чтобы кто-то босой выбегал в апрель
и сердился,
что разбудили.
Александра Ластоверова. Гусеница (из “Соблюдай гигиену“)
«Нарисуй гусеницу», – им сказали.
И они рисуют:
Ваня – зелёную, мохнатую, жующую лист.
А Богдан – ту, которая у танка.
«Нарисуй самолёт» – Ваня рисует пассажирский,
А Богдан – тот, из которого снаряды.
И метро у Вани с поездами, а у Богдана без.
Только небо одинаково голубое.
И под этим нарисованным небом живём мы.
Я вижу: тающий сугроб у дома,
Тень от столба, воробья на ветке.
Это можно видеть.
А то, что нарисовал Богдан, – под нашим куском неба нельзя.
А он рисует и рисует,
Хоть ты тресни,
И складывает бумажные самолёты.
Когда они прилетают сюда,
Здесь говорят, что он всё выдумал.
Между тем, гусеницы танка жуют дом.
Нарисованное небо рвётся на флаги.
Я вижу: ручьи, хрусткую кромку льда.
В ручьях буднично купаются воробьи.
Словно ничего не происходит там,
Под другим куском неба.
Ваня клеит подснежник на траву из цветного картона.
Милый Богдан, если вырастешь,
Стань лётчиком или машинистом.
Александр Дельфинов (из “Пёс с человеческими руками“)
Говорят, мир спасёт любовь да ангелы горнии,
Мол, узри лучшее в ближних, как в себе самом,
Но лето любви закончилось в Калифорнии
В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом.
Говорят, расти твой сад, и добро в сердце твоём
Прорастёт цветами невиданной красоты,
Но никто не учил, что делать, если горит твой дом,
И сад растоптан, и всё, что есть – только ты,
Точнее, даже не ты, а какие-то ошмётки тлена есть,
А кроме этого – право на нeнaвиcть.
Твоё право нeнaвидeть cтрeлявшиx в твоих детей
И проявлявших при этом творческую прыть,
Твоё право ненавидеть непрошенных гостей,
Именно ненавидеть, а не любить.
Твоё право не подставлять щеки в ответ на удар,
Твоё право от ярости на стену лезть,
Твоё право жeчb врaгa и радоваться, чуя жар,
Твоё право на ненавидеть.
Говорят, говорят, говорят, а потом прилетает ракета ненавидеть – взрыв! – и дома горят.
Говорят, говорят, говорят, а потом слова заканчиваются, вместо слов за снарядом летит снаряд.
Говорят, говорят, говорят, можно даже сказать – конкретно пuздят.
Говорят, говорят, говорят, а потом в твой город приходит отряд
Вражеских солдат, и начинается ад,
О котором почему-то молчат, молчат, молчат,
И только когда люди y6иты, растоптан сад,
И нельзя историю повернуть назад,
Все вокруг опять говорят, говорят, говорят,
А всё отравлено, сам воздух – яд,
И больше нет ничего, чему в сломанном мире замена есть,
А есть только одно – право на нeнaвиcть.
Твоё право нeнaвидeть империю и её солдат,
Несущих не свободу, а оккупацию,
Твоё право нeнaвидeть их вождя и его рыбий взгляд,
И всю Poccийскую Фeдepaцию,
Твоё право на оборону, право на отпор,
Твоё право в небе и на земле на месть,
Твоё право, не использованное до сих пор –
Твоё право на нeнaвиcть.
Говорят, мир спасёт любовь да ангелы горнии,
Мол, узри лучшее в ближних, как в себе самом,
Но лето любви закончилось в Калифорнии
В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом.
Наталия Волкова (из “У меня болит страна“)
Доктор, доктор, мне хана,
У меня болит страна.
Нарывает там война.
Не одна.
Дайте антидепрессант,
Пусть домой идет десант,
И пехоту тоже в сад
Или ад.
Глубоко сидит вина,
Высоко висит луна,
Пропасть слишком холодна.
И без дна.
Александра Скребкова-Тирелли (из “То, что называем мы страной“)
Я говорила:
Я – космополит.
Не потому, что модно у элит
Такое слово было в девяностых,
А потому что воздух – это воздух
В любой стране. Гранит всегда гранит.
И Ангел, коли ловок, сохранит.
А немезиды в свой прозрачный
гроссбух
Твои проказы точно занесут!
Но заблудившись в сумрачном лесу,
На Пьяцца выйду. Среди статуй
грозных
Эпохи древней нету сволочей –
В искусство обращает палачей
Простая смерть
Через простую бронзу.
Сергей Ивкин (из “Октаэдры: часть вторая“)
Друг позвонил проститься: не умру,
но дьявольское это уруру
я выносить не в силах – исчезаю,
ты здесь держись, ныряю под радар,
храни, кого сумеешь, падла, да
пиши стихи, да сочиняй дизайн,
как говорил БГ, когда кранты,
спасают акты глупой красоты.
Юрий Коньков (из “Колюще-режущие дарить нельзя“)
Колюще-режущие дарить нельзя,
Можно пахучие-чистящие:
Мыло, от него руки хрустят, верёвки скользят,
Барсучьи помазки, беличьи кисточки –
Пену дней с краплаком замешивать,
На спелых губах подавать.
Деревья, посаженные при Брежневе,
Уже давно идут на дрова.
Наши руки-ветки и колени-корни,
Наши головы-листопады дней
Голодные печи кормят.
А печи поджаривают людей
До золотистого цвета, румяной корочки,
Внутрь молодильные сливы суют,
Ленивым богам и прочей небесной сволочи
На спелых губах подают.
Выбери для себя, кто ты, барсук или дерево,
Всезнающий Будда или скромная трудолюбивая печь,
Ибо раз ты читаешь это, значит, не смог наверное
Золотым Солнцем на спелые губы лечь.
Алёна Юрченко (из “Полигону не больно“)
На Пасху темно от крови по всем церквам:
За это семь лет подряд умирали там?
Рождённые нами скажут: «Конец войне!»
Мы – женщины, значит, всё-таки – о весне.
Горит, полыхает раненый отчий дом,
Хрипит, задыхаясь, важенка под мостом,
И снова стреляют – с прицелом не в глаз, а в бровь…
Мы – женщины: значит, всё-таки – про любовь.
Танда Луговская. Чертежи (из “В невозможных условиях, называемых жизнью“)
Я в курсе, что плохи наши дела. Но не оборву строки.
Я вижу, что в воздухе гарь и зола, а реки черны и горьки.
Да, высоко поднялась волна безумья и пена лжи.
Я знаю о том, что идёт война. Но не трогай мои чертежи.
Мне скажут: «Речь о Добре и Зле. Пустяками не дорожи!».
Но зло и добро истлеют в земле. Останутся чертежи.
И жизнь моя – лишь отраженье строк, с каждой формулой всё ясней.
Я знаю: беда пришла на порог. Но чертежи важней.
Пускай они и войне важны, пускай опасны вдвойне,
Но разум всегда превыше войны – и должен выжить в войне.
Когда убивают забавы для, когда расплавлен гранит –
Пусть кровь мою впитает земля, но чертежи сохранит.
Тому же, кто выживет – выдюжи, прочти, что сохранено;
Будь твёрд, одиночество выдержи – тебе вдохновенье дано.
Пусть будет твоя голова ясна. Улыбнись, спокойно скажи:
«Я знаю о том, что идёт война. Но не трогай мои чертежи».
Вадим Жук (из “Страна моя домушник, медвежатник“)
А ты, блаженный мир, припрячь лопатник.
Отнимут, стырят и потом не плачь.
Страна моя домушник, медвежатник,
Страна-щипач.
Где дипломаты ботают по фене,
Где из заточек строен Вавилон,
Где в пыточный подвал скрипят ступени,
И памятник параше возведён.
Где храм в лузге от самого притвора,
Где нынче жертва, завтра в палачи,
Где вора от мента, мента от вора
И от судьи не отличишь.
Александр Щедринский (из “Мне подарила Родина войну“)
мне подарила родина войну,
а раньше были голод и больницы.
а где-то фриц в берлинскую весну
жрет стейк и фройляйн бьет по ягодицам.
поэт писал о тряске двадцать шесть
лет жизни, у меня их – двадцать девять.
не думаю, что смогут мне зачесть
три года сверх и что-то с ними сделать.
мне надоело вздрагивать в ночи,
хвататься за таблетки, автомат ли,
а может быть, хватать во тьме ключи,
купив какой-то пресный суп с томатом,
поскольку снова голод на безнал.
страна мне подарила только боль, но
к тому ж – молчанье. ибо – трибунал.
молчать!.. молчать, пока не скажут «вольно!».
и я грызу и грыз рябой кулак,
я не скулил – я скалился и злился,
что кто-то получает просто так,
а я, поди, неправильно молился.
ведь кто-то должен спину гнуть в стране,
что требует всегда разрыв аорты.
а мир глядит, как мы горим в огне
и смотрит, как мы бьем воландеморта.
за спинами за нашими стоит
и подстрекает – бей сильнее, справа!
а в это время пули, как магнит,
как гвозди проникают не в варавву.
да, чувствовать себя всегда другим,
мессией местным, уличным бродягой,
чтоб кто-нибудь и именем твоим
воспользовался, сбив величье флага.
корабль русский, видно, нам с тобой
одним путем. ведь я – наёмник бога.
и сделав все в стране очередной,
я понимаю – вечна лишь дорога,
а пункты – суета. так, значит, бей,
расхлебывай заваренную кашу.
и покорми одесских голубей:
последний символ мира в жизни нашей.
Владимир Коркин (из “В этой части неба не сдают жильё“)
никого не будет в доме,
кроме вязкой тишины,
да теней в дверном проёме
не вернувшихся с войны.
время здесь застыло в коме
и темнеет белый свет…
никого не будет в доме,
потому что дома нет…
Ольга Добрицына (из “Обнулённая земля“)
Если жизнь тебя обманет
и беда не за горами,
как-нибудь дышать свободно
сможешь, и не пропадёшь:
на душе светлее станет,
коль с фонариком, дворами,
днём с огнём, да как угодно,
озираясь, ты пройдёшь.
Тешат мраморные своды…
Отградившийся от мира,
верных псов своих на дело
выпускает людопас.
Но не врут прогноз погоды
волны честного эфира,
чтоб кому-то прилетело,
и светильник не угас.
Ходят в форме, ходят в штатском
космонавты подземелья.
Если встретишься с подобным –
не печалься, не травись:
Ждёт приволье в хоре братском
нас, а их – тоска похмелья
в круге адово-утробном.
Нам – не вышка светит, высь!
И пока закон, что дышло,
хоть не дышит, но натужно –
зло должно быть с кулаками –
свой усиливает гнёт, –
Облако на митинг вышло,
и в штанах, и безоружно.
И с другими облаками
вдоль по воздуху плывёт.
Если б только пух и перья…
Если б только вхолостую…
Подсердечно и подкожно
загоняет иглы бес.
Но шумят, шумят деревья –
не надейтесь, что впустую! –
в оппозиции, надёжно,
под прикрытием небес.
