417 Views
* * *
В Тель-Авиве дома белее, чем молоко,
Далеко не уходят гортанные хлесткие звуки,
Что-то вышло сквозное, глазное, как яблоко,
Прокатилось по небу и выпало влагой на руки.
Как большое облако, обнимает со всех сторон,
Отбирает весь воздух, но тут же лелеет и нежит
Ваша ненависть нас, остающихся в двадцать втором
Невозможном году, и оттуда назад в неизбежность.
Как на запах несчастья, как только ты станешь слабей,
Отовсюду сползаются буквы, шершавые видом,
Мы не можем помочь, мы уже только снимся тебе,
Мы идем к фараону узнать, как растут пирамиды.
Эй, товарищ корова, не жуй ядовитый венок:
Заратустра убит, но цветы тоже дышат распадом,
Здесь виной, там войной упираются прямо в висок,
Бога нет и не надо, бессмертия нет и не надо,
Эй, товарищ корова, уставшая на двух ногах,
Уходи на копытах, лепешкой отбрасывай память,
А не то яд культуры начнет к тебе в кровь проникать,
В мышцы, в жир живота, и назад вместе с нами потянет.
* * *
Не распечатаны конверты,
Ладонь в ладонь через стекло,
Дома, подсвеченные смертью,
Роняют тени тяжело,
И в пламени косноязычном
Нелепо наклоняясь вниз,
Скользят, отринувши приличья,
Изображенья наших лиц,
Поверхность клейкая, как липа,
У края губ дрожит испуг,
По лесенке из архетипов
Они спускаются без рук,
А там, внизу, чего бояться,
Там некому держать ответ,
Вкус крови, радость святотатства
И терпких запахов букет,
Но что ж – не все маршруты пройдены,
Ошибкой выбран черный ход,
И призрак Абсолютной Родины
С колдобины и на колдобину
Нас с голубым огнем ведет.
* * *
Архитектура снежинок: вложенные узоры,
Четыре логических мира и, как переборки труб,
Входы и выходы, бывшие разговоры,
Не отвлекайся, но продолжай игру.
В августе снег мы делаем из бумаги,
Только все мало – опустошаем запасы –
Если б не вы, мы жили бы проще, были бы магами,
Взрослые – это позор человеческой расы,
Но мы промолчим об этом, хоть множества жизней
Стоит нам вежливость, стоит веселья на дне
Быстро тускнеющих глаз, всех дорог к отчизне,
Истончающихся, ломающихся в огне,
Вежливость – это перчатки санитарной бригады,
Группа симметрий снежинки, втоптанной в грязь,
Ископаемая надпись на стенах пещеры ада,
Без которой наша Земля взорвется, и взорвалась.
* * *
Дома с азиатскими плоскими крышами
Никуда не идут, только в воздухе тонут, в тяжелом ночном,
Только кошки гуляют; под чашей, стоящей вверх дном,
Мусульманским флагом луна колышется.
Мы не то чтобы выросли, только друзей проводили,
Лучших, выбранных в мертвые за их заслуги, и вот
Между пальцев у звезд, между лестниц в Иерусалиме
Собираемся на их непрожитый будущий год.
Ты меня не услышишь, и я не тебе, только мимо,
Тропкой трещины в стенках у чаши, стоящей вверх дном,
Где в небесные очи глядится твоя Украина,
Шевелится растерзанной бабочкой в сердце моем,
В этом месте гадают на географических картах
И узором рубашек созвездия смотрят пестро,
И растут подоконники, и раздвигаются парты,
Разверзаются хляби, и феникс роняет перо.
Если будете слишком хорошими, тоже умрете.
Воротитесь живыми. Успеете позже, потом,
Календарные вихри, птенцы Зодиака в полете,
Звон небесных осколков от чаши, летящей вверх дном.
* * *
Скатертью дорожка и воздух лесенкой,
Огненная лава сладким соком земли,
Одного убили, другой повесился,
К нашей двери подходят и подошли.
Бездна говорит – вас много, а я одна,
Не пройдешься по всем, не ответишь на каждый взгляд,
А реальность соткана из ветхого волокна,
И из каждой прорехи назойливо вниз глядят.
Один человек превратил свое левое легкое в шарик,
Правое в шар – нечем дышать, и воздуха нет,
Но посмотри, какая луна большая,
Как раздувает стенки солнечный элемент,
И никто не знает, во что б еще превратиться,
Каждая личинка замерла на пороге выбора,
Умоляет полено – пускай хоть сожгут, хоть выебут,
Только, папа Карло, не делай из меня Буратино,
Пусть другие думают, находясь в здравом уме
Или в твердой памяти, пребывая в полном сознании,
Под твоим инструментом трещу и дрожу заранее,
Это страшное чудо уже расцветает во мне.
Папа Карло закрывает свой третий том,
Смотрит в бездну с привычным прищуром поверх переплета –
Мы работаем в черном, сынок, такая у нас работа,
Это только цветочки, а ягодки будут потом.
* * *
Одутловата и шероховата,
В прицел бомбардировщика видна,
Стоит страна, оплот патриархата,
Угрюмая и бедная страна.
Чтобы сразить лихого супостата,
Отмстить ему за что-нибудь сполна,
Она растит из гопника солдата,
Льет пушку, чтоб была ему жена.
В ней месяцы меняются местами,
Тюрьма перерастает за забор,
И яблоня бесстрашно расцветает,
И слива не сбежала до сих пор.
А ей не жаль ни ясеня, ни кедра,
Подумаешь, других родит земля –
И пятерня ложится на поля,
Почесывая ядерные недра.
К железным градам, рукотворным бедам
Моя страна готовит свой народ,
А чтоб детей не съели людоеды,
Она сама без соли их сожрет,
И даже где-то жаль патриархата,
В нем было что-то, или ничего,
Какое-то в нем мужество, когда-то –
Она сожрет, конечно, и его.
А может быть, и вовсе не она это,
Она, как зверь измученный, лежит,
Сквозь глаз ее, к земле приросший намертво,
Глядит, как в окна, странный паразит?
Нас ясени и кедры скроют пологом,
Нас спрячет оклеветанный медведь,
И станем мы с тобой паразитологи,
Так что не плачь, ну что теперь реветь.
* * *
Встань и слушай небесную музыку –
Ракетную? Ядерную?
Или как Град гремит?
Из запчастей западных ракеты русские,
Акустические спектры у них неузкие,
Не закроешь небо и не обустроишь щит.
Нет, не это, а ты постарайся расслышать
Странный аккорд, простой, как фаворский свет,
Звездчатость снега и с ним согласие вишен,
Холод черного пламени – одеяла больших планет,
Безразличное к нам, чему мы всего дороже,
Что поднимает волосы дыбом ни с того ни с сего,
Так что ползут, как живые, мурашки по нашей коже,
Так, что на дне отчаяния пробуждается торжество,
Нет, не зов толпы, не жар соседского локтя,
Не душевный подъем – со дна и подъема нет,
Только эхо начала во всех уголках галактик,
Из глубины подвала нежное на просвет,
Как это, дальше быть, ведь лучших уже не стало,
Как не осталось слез, но в тысячный раз подряд
Скрип в глубине подвала или эхо начала,
Музыка сфер или залпы системы “Град”.
* * *
С небом дырчатым, вафельным
Сладу засветло нет,
Прыгают фотографии
По сети Интернет,
Люди смотрят и крестятся,
А язык не отсох,
И несут околесицу,
Ищут, где у них Бог.
С нами тут или с вами там
Или так, не у дел,
Горизонты заваливает
Или смотрит в прицел.
Раньше смерти оставленным
Сухо без коньяка,
Им окопы диванные
Натирают бока,
Где, мол, ангелы светлые,
Божий бич, Божий страх,
Вы, чьи трубы заветные
Разыгрались в сердцах,
Поднимаете мертвых ли,
Шлете девочкам сны,
Не в прицел ли вы смотрите,
И с какой стороны?
* * *
Давай-ка поиграем в игру от слов до слов,
Как будто ты Набоков, я Саша Соколов,
Фонетика барака, аксантов сладкий штрих,
На пятках Пастернака след клювов liebe dich,
Клин струн и стая клавиш, тату культурный код,
Ошибки не исправишь прижизненно, и вот
Перо свое вонзаешь в глаз Mourka camarade,
Люблю тебя, товарищ, до гроба и назад.
Неужто все, что было, окончится, как сон –
Культурная могила, трехъядерный шансон,
Мир сбрасывает сложность, ненужная листва,
Конвойный и острожник закатаны в асфальт,
Аэроплан дремотно снижается в закат,
Как будто жирной мордой в расплавленный салат,
Закат горит огнями, бесчинствует закат,
Рвет небо над домами, и города горят.
* * *
Я знаю, бабы вновь начнут рожать
И. Караулов
и Пушкину поэты подражать.
Короче, век настанет золотой,
когда у Вашингтона под пятой
томиться перестанет русский люд.
И будут от души платить за труд,
и нуль-портал на кончике пера
изобретут Руси инженерá.
И всех, кто ненавидит русский мир,
в момент перенесут на Альтаир.
Пусть там они возделывают грядки
и вводят либеральные порядки.
Вот цвет столетнего бетона
Вдыхает марево утра,
Вот под пятой у Вашингтона
Растут грибы-инженера,
И стерху уж гнездовье снится,
А там, как внутренности рыб,
Лег государственной границы
Собой чарующий изгиб,
Oh don’t I feel your burning pull, love,
Your stinging touch, your pinch, your prick,
Порою вахт и караулов,
Я знаю, грешный мой язык
Ты вырвешь и засунешь вместо
Него в мой рот другой предмет,
Сверхзвуковой и бессловесный
Ассортимент твоих ракет,
Чтоб целовали антиподы
Меня, как Брежнева, взасос,
Паслись чтоб мирные народы
И на селитру шел навоз,
Чтобы меня рожали бабы,
Как прежде Пушкин всех рожал,
Работали инженера бы,
Им расширяя нуль-портал,
Чтоб под пятой у Вашингтона
Наш люд томиться перестал:
Сперва считал бы мегатонны,
А после бэры бы считал.
* * *
Пустые, как глаза, квартиры,
Скрипят на рубленом английском
Два странствующих ювелира,
Кочующие программисты,
Пока все родственники целы,
Соседу меньше повезло,
В очков нетрезвое стекло
Он смотрит, как в стекло прицела,
Ведь это русские, враги
На расстоянии руки,
И привкус крови человечьей
В служебных звуках русской речи.
И программисты смотрят в пол,
Глотают огненный глагол,
Не снимешь с сердца, в лифт не сдашь,
Как нестандартный свой багаж.
Идут, и родина далёко,
Надежда труп, тела гробы,
И равнодушие востока,
И безразличие судьбы,
И эхо горя под мостами,
Сквозь пальцы новости бегут,
И ночь навстречу вырастает,
Как черный ирис на снегу.
Юлия Фридман
Родилась в Новосибирске в 1970 году, в последние годы жила в Москве. По образованию физик, с апреля 2022 года - в Реховоте.