355 Views
Предчувствие зимы
Тащилась осень плоскогрудая,
Морща манто,
За ней, с ухмылкою Иуды,
Декабрь в пальто.
Эй, дамочка, прибавьте ходу,
Он не шутник.
Он в камни превращает воду,
Из ваших книг.
Его ресницы так мохнаты,
Заморозком.
А из пальтишка сыплет вата,
Мерзлым комком.
И встретились у подворотни,
Слезой в оскал.
И снегом как Марию плотник,
В забор вбивал
Оставил в пальцах ломких мерзлых
“Вишневый сад”
И тянет мертвую, полозья,
По льду скрипят.
Розовое небо
Небо розовое,
Серо-розовое,
Купол мира пропах гнильцой.
До морозов, как до покоса нам,
Серп плешивой луны в лицо.
Кто раскинул такую розовую,
Тряпку над чернотой земли?
И елозят, елозят косами,
В темном городе патрули…
Я хромаю, сжимая фонарик,
За кусочком святых даров,
Мимо лавок твоих и псарен,
Темнотою пустых дворов.
За обломышем света Божьего,
Всё туда же, где много лет,
Зябко топчутся люди за ложью,
В мятый пластиковый пакет.
Я – это лёд
Жизнь это снег,
Я — это лед,
Тонкий на стылом оконце лужи,
Треснет, подтает,
И заметет.
Я человек.
Он кому-то нужен.
Но под снегами не видно льдинки,
Только ругнешься,
под треск и хлюп..
Я промочу
чьи-то ботинки,
до перекошенных
Сжатых губ.
Жизнь — это снег,
Я — это лед.
Видишь как кроны под снегом гнутся.
А снег идет.
Так уж идет.
Просто
попробуй
не поскользнуться.
Мошка у лампочки
Вот же причуда, мошки маленькой, безголовой.
Без света — еле жива.
Думает, что мертва.
Липнет к обоям, перебирая усиками полову.
Прилипшие к лапкам, тельцу,
Навязчивые слова.
Мошка — идут обстрелы,
Но что тебе те обстрелы,
Ты до сих пор кульгавой лапочкой в стекла бьешь.
И какое тебе, мошке, скажите, дело,
Где быть ухлопанной мирно на кухне,
Или снарядом в темя.
Что за скулеж?
Ты не была беззаботной в жизни ни разу с детства.
Голод, работы, кризисы, боли, больницы, морг.
Что ж тебе так неймется и это принять как мушье наследство,
Безропотно: война, кот, пара сапог.
Бьешься и в стенку жалишься,
Жалостно-жалостно , гадко,
Что за повадка, право,
Так убегать от ножа.
Ты же в жизни столько раз липла в сладкое,
Что и привыкла . Сладкое — надо бежать.
Вот же причуда мушки, маленькой,
Безголовенькой.
Свет есть — и ты все забыла,
Летая,
Паря,
Жужжа.
Видишь — лампочка
Она тебя ловит.
Лети к ней.
Радуйся.
Простая душа.
Мамина ночь
Ох ты доця, доченька,
Ниже ночкой облака,
Лягут у окошечка,
Серой мявкой, кошечкой..
— Мама, это ты?
— Это я.
— Мама, нет воды.
— Ты моя…
— Свечи все сожгла.
— Доченька…
— Мама, нет тепла,
— Ты б легла.
Это моя незламность,
Или как ее там.
Выползла сырость срамом,
По углам.
В щели кипит скребется,
Крысоход,
Над половицей вьется
Хо-лод..
хо-лод..
— Мама, а тут война.
— Ляг в кровать.
Буду тебя укрывать,
Укрывать.
— Мама, я тут должна стать другой.
Это как неживой, костяной ковылять
ногой.
Всем врагам в пах и в дых.
И без слов , без слов твоих.
Они не правильные
Неправильные.
Каиновы, не Авелевы.
— Не уходи!
Мама..
Спой еще.
— Это дожди
Все стечет.
— Мама теперь моя мать — родина.
Так бывает
Я у нее такая уродина,
Пеленает.
Руки и ножки сложены,
Крест на крест
Мама,
я тут поморожена,
У ног ее
мало мест.
— Что же она поет ,
сердце мое стылое,
— Вільна-вільнА..
— Что это значит, милая?
—Война-война..
В окна
дождь
вшит.
— Спи…
Спит.
Ох ты доця, доченька,
Ниже ночкой облака,
Лягут у окошечка,
Серой мявкой, кошечкой..
— Тер
пи
Спи.
Спи.
Ох, ну и слог
Он не знал о чём,
Он тряс обручем,
Но собак, чтобы прыгать сквозь обруч — не приходило.
Он был так прельщён,
Творческим лучом,
Что пытался писать по мотивам картинок из “Крокодила”,
Да-да, тех, столетних, пожелтевших на стенке сортира.
Он себя выжимал,
Он гармошил лоб,
Призывая в провалы насыщенных многоточий всю негу и грацию.
И лишь выпал…стих
Он в печать его — хлоп.
Не стих — бомба.
Спиральная
аккуратная
Инсталляция.
А другой знал о чем.
Он едва добежал.
Простите уж
За слог, простите меня.
Там с тех пор
Засор,
Потоп,
И кто только ни отмывал…
Так и не отмыта.
С известки белой
на потолке
его лавовая пятерня.
Голод
Здравствуй, маленький.
Ты голодный?
Рыжий в пятнах плешивых комок.
Безысходностью зассан, ободранный,
У забора твой уголок.
Мелко-мелко дрожащая лапка,
как сомнамбула на ветру.
Воет стужа, кидая как тряпки,
Листья мерзлые по двору.
Взять тебя не могу, роднулька,
Я боюсь, что не прокормлю.
Хочешь, вот накрошу чуть булки,
Постою, голуби не склюют.
И полезло добро углами,
Распластав новогодней звездой,
Свои тонкие струйки.
Котами,
кобелями, птичьей возней.
Набежала орда босая,
Из каких только черных труб.
И текут, всё ко мне,
И лают,
И мяучат
И просто орут.
Многотолпище лап цепляющихся,
Многобесие лишая,
И со всех концов мира,
взывающая
к куску булки тянулась земля.
Я прижала комок под куртку,
И бегом побежала от них.
Грязной, жадной волной переулком,
Мчался Голод , нам дать под дых.
Я рыдала, бежала, мололась,
А под курткой тихеньким «мяв»,
Это рыжее сердце билось
Стуком частым дворовых орав.
Я пригрела,
И я все сделала,
Я лечила, хранила его.
Но с тех пор я хожу.
Белая.
И уже не боюсь ничего.
Оползни
Оползнями
впадаю в бесплодные ямы,
Что ни речка — то сток,
то слив.
С каждым монстром голодным мы были друзьями,
Каждый болен,
Но некрасив.
Эти сгустки с забитыми накрест ртами,
Пьяный ветер катил в утиль,
А я мимо ползла, и мечтала о маме,
Как она там, где штиль
штиль?
Там, наверное, тихо, тепло, уютно,
И обхваты липки от груш.
И вдали ее образ,
Неверный, мутный,
Вел зигзагом меж серных луж.
Оползнями
впадаю…
Сама от силы —
червь случайный, попавший в синь.
И от правды огрызок, обломок, обмылок,
Я устала в руках носить.
Из воронки в воронку,
Из колбы в колбу,
Мой остаток предельно сух,
Ну а правда — такая,
Что лбом, что по лбу,
Но не вымолишь
Вымолвить вслух.
Человек и война
Вижу зрачок допотопного ящера,
Зенки буравящий винт.
Эта война — не настоящая,
На настоящей крови.
Вижу как вздыблены древние капища,
На плотоядной спине,
Комкает шельфы увеченной лапищей,
Как одеяло во сне.
Вижу тебя,
едким зрением вируса,
Взглядом, стрелой из под век.
Ты под лобзания адского клироса.
Вздрогнешь —
Тут есть человек.
Ткани, суставами, связками слеплены,
Станешь молоть, молотить,
Пока не ткнешься,
В кровавом молебне,
В свитую
святую
нить.
Мордой упрешься
В илисто ложе,
И на твоей спине,
Кто-то родится
Скоро
похожий
Снова подобный мне.
Ной
Долби киркой поглубже русло,
Для лодки, Ной.
Тут псы сплелись кровавым сгустком
У розы
Ядерной.
Мы будем утекать изустно,
Во глубь челном,
Поскольку в буквах стало пусто,
Рассохлось дно.
Долби киркой поглубже яму,
Дери гранит,
Чтобы прошкрябать в амальгаму,
Зеркальный щит.
Рой, под молчания покровом,
Целуя в слог,
Поскольку мрет сорвавшись слово,
Как мотылек.
Мы будем уходить неспешно,
Водой в песок.
Пока у Розы есть надежда.
А с нами Бог.
Одиссея
Всё начальное — измочалено.
Все конечное вечно спит,
Лишь отчаянный голос чаячий
Поржавевших качелей скрипит.
В неуютном ватничке вечности,
То с мотыгою, то с кайлом,
Ходит Аттика человечества,
Собирает по стокам лом.
Латник белый мой, светлоокий мой,
В каждой люльке ты — Ахиллес.
Как же ты промерз лютою зимой,
Что на эти триеры влез.
Голос чаячий. Звук качается
Скрипкой ветра пустых дворов.
Кто-то зябко к заборам чалится,
Оттирая под носом кровь.
И качели скрипучим размахом,
Начиная сквозное лото,
Спросят голосом Телемаха
— Странник, кто ты?
— Кто я?
Никто.
Тома Юрьева
49 лет. Педагог по образованию. Жила в Одессе, находится в Одессе и сейчас - во время войны. Писала в течение всей жизни, но редко. С войной стала писать каждый день, видимо просто потому, что появилась потребность высказаться. Нигде не печаталась, первая публикация - на "Точке Зрения". Публикует на своей страничке в Фейсбуке стихи и аудиосказки.