80 Views
Врач в белом, остроугловатом халате возвышался над столом как вершина айсберга, под гладью стола таилась остальная медицина с её обследованиями, анализами, диагнозами, стационарами, операционными. Врач сцепил руки, сомкнул челюсти и прищурил глаза, ожидая дополнительных вопросов.
– У неё рак что ли? – не поверил сын.
Доктор коротко кивнул.
– И что теперь делать?
Вершина айсберга заговорила долгим, обходным и путаным медицинским языком. Сын понял, что надо лечить и спросил, когда начинать. Врач расцепил руки в жест неопределённости. Мест нет, очереди.
– Платить что ли надо? – уточнил сын.
Он был предпринимателем, держал автосервис, товарно-денежные отношения изучил на практике.
Доктор написал на бумажке телефонный номер и имя Адольф, написал, на удивление, чётко и разборчиво, подвинул.
– А, с этим человечком порешать, – понял сын.
Кивнул айсбергу и вышел в коридор, где сидела его мать Анна Николаевна – женщина в молодых годах старости, полноватая, седоватая и как будто виноватая. Сын сел рядом.
– Болит у тебя что-нибудь? – прямо спросил сын.
Мать поспешно покачала головой – не болит.
– Не бери в голову, – подбодрил сын, – я позвоню одному человечку, договорюсь, всё полечат, всё оплачу. До ста лет доживёшь.
Мать покивала головой – поспешно согласилась и охотно поверила.
Сын доехал до сервиса, передал машину с матерью работнику Васе, а сам вызвал друга, зама и главного собутыльника Карапуза (фамилия Дениса Карапузов не оставила своему носителю шансов на другое прозвище).
Вася с Анной Николаевной выехали в посёлок Боровой, где мама жила своим домом и хозяйством, которое составляли две кошки и собака.
– Ничего, тётя Аня, – подбодрил пассажирку Вася, – всё хорошо будет, вылечат вас, у вас сын вон какой крутой, за всё заплатит. В Германию отправит, там медицина на высоком уровне!
Анна Николаевна замотала головой. В Германию ей не захотелось.
Карапуз вошёл по всем правилам – с сочувствием и бутылкой.
– У матери рак, – объявил хозяин сервиса Александр Сергеевич Шарапов (его автосервис назывался «Шарашка»), – рак почки. Почки две, одну можно удалить. Не проблема. Завтра позвони вот по этому номеру, порешай.
– Что за имя такое – Адольф?! – возмутился Карапуз, – фашист какой-то! Ты кому мать доверяешь, проверил?! Надо её в Германию отправить!
– А в Германии кто? – уточнил сын. – Так Адольфов нет, по-твоему? Что у нас с кассой?
– Серёгыч, с кассой не айс, – признался Карапуз, – и по лизингу должны.
Вытащили бумаги, открыли счёт. Да, это был не айс. На Германию не хватало. Серёгыч повторил первое задание: звонить Адольфу и выяснять, сколько будет за почку.
Мать у себя дома в Боровом накормила собаку Куську, кошек, рассказала им, какой хороший у неё сын, заверила своих зверей, что в Германию она ни в коем случае не поедет. У неё там отец воевал, ранен был. Устала и уснула на диване в большой комнате – прямо так, в клетчатом парадном платье и уснула.
Карапуз, выполняя поручение Серёгыча, дозвонился до картавого Адольфа, по всей видимости это был не фашист, а еврей. Адольф назвал сумму за ускорение операции, сумма была для автосервиса доступная. Договорились о дате, дело в урологии было поставлено на поток.
Шарапов тут же перезвонил матери, велел готовиться. Анна Николаевна испугалась, что в Германию, запротестовала, но узнав, что к своим, успокоилась, благодарила сына и желала ему здоровья. Собаке и кошкам всё пересказала. Саша у неё был первенец и последенец, как она говаривала. Вышел в люди: начальник, машина, квартира. И вот насчёт операции договорился. Как за каменной стеной она за Сашей.
Операция прошла по плану, прошла хорошо, почку с раком маме удалили. Серёгыч навещал, мама улыбалась ему благодарно. Серёгыч рассказывал маме, как она скоро поправится, потолстеет, забегает. Мама спрашивала, не надумал ли Саша сойтись с бывшей женой Аллой, родить деточку. Адольф Викторович улыбался маме, сыну, картавой скороговоркой тараторил о наблюдении, режиме. Серёгыч обещал – он всё может для мамы. Отделение урологии было забито, больные лежали даже в коридоре, пахло мочой и кровью, лекарствами и дезинфекцией. Серёгычу не нравилось в отделении, он думал, что за его деньги маму положат в отдельную палату, но её только взяли на операцию. Не было отдельных палат. Была очередь на полгода вперёд. Маму прооперировали вне очереди, и тем кого-то отодвинули от жизни. Серёгыч это понимал, но не стыдился, гордился этим. Он платит и так спасает свою мать. О других больных пусть позаботятся их дети.
В помощь маме после выписки Серёгыч выделил Васину жену Таню. Вася не хотел расставаться с женой, но Серёгыч велел. В автосервисе Шарапова работали не только мужики, но и по совместительству их жёны и дети. Серёгыч умел организовать людей. И отдыхали «шараповцы» всегда семьями на природе с шашлыком. Карапуз называл это занятие модным словом «тимбыдлить» или просто «быдлить». На одних таких шашлыках Серёгыч и застукал жену Аллу с молодым автомехаником. Оба немедленно были уволены по сокращению. Серёгыч всегда действовал быстро и решительно.
Мама была слаба после операции, похудела. Васина жена Таня варила ей куриные супы да потихоньку копала картошку в огороде. А мама жалела её, призывала сейчас же бросить и упрекала кошек с собакой Куськой, что они не помогают, а только машут хвостами да еду клянчат. Скоро мама заявила, что со всеми делами управится сама. Тогда Серёгыч организовал подвоз продуктов и нанял поселковую женщину присматривать и позванивать. Сыновий долг Серёгыч выполнял последовательно и аккуратно. Поселковая женщина приносила маме целебное козье молоко от собственных коз, Анна Николаевна безропотно его покупала и сливала кошкам. Молоко пахло козой, маме оно не нравилось.
В ноябре её навестила невестка – бывшая жена Серёгыча Алла. Алла ужаснулась худобе и желтизне бывшей свекрови. Приходящая женщина в этот день не пришла, потому Алла за неимением другого виноватого позвонила Серёгычу и отругала его в полный голос. Анна Николаевна шипела на Аллу, пыталась отобрать телефон, но Алла кричала, чтоб даже соседи в соседних домах слышали: «Бросил умирающую мать! Мать тут гниёт!» и другие страшные слова. С этой целью Алла и приезжала. Наругавшись, она оставила свекрови кило апельсинов.
В автосервисе устроили совещание. Карапуз снова выразил недоверие фашисту Адольфу, который не вылечил мать, а только взял деньги. Вася от лица жены передал вопрос: «А не взять ли Александру Сергеевичу маму к себе?» Вопрос Шарапову не понравился. Куда к себе? – у Шарапова была личная жизнь. В этот раз совсем новая и молодая по имени Лиза.
– Германия отпадает, Израиль тоже, – докладывал Карапуз, – это для нас дорого, у нас лизинг. Но нам и не надо. Я вчера просидел до ночи в Интернете и нашёл шамана.
– Кого?! – зарычал Серёгыч.
– Шамана. Прекрасный рейтинг. Излечивает все виды рака. Официальные документы, сертификаты. Я покажу.
Он развернул ноутбук монитором к шефу. «Шаман Дашидугар Хурхэнов» было написано под фотографией узкоглазого чуда в перьях.
– Убери это! – рявкнул шеф.
– Нет, ты почитай! Ты хоть понимаешь, что это древняя, альтернативная медицина?! Да к нему очереди побольше, чем к Адольфу! Читай!
– Не буду я читать всякую хрень, – обиделся Шарапов. – Я просил дело узнать.
– А я дело и говорю! Шаманизм – древняя религия, это магия ритуалов, связь с тонким миром. Рак – это кармическое заболевание, болезнь духа. И лечить её надо духом. Ты что думаешь, он просто так в барабан стучит? А волновая природа звука тебе ни о чём не говорит? Это же звукотерапия, научный метод. Он мёртвых на ноги поднимает. И ходят потом, и живут.
Шарапов дёрнул ноутбук к себе.
– Морда у твоего Душегуба Хуехренова кирпича просит, – определил он.
– Зачем обижаешь бурятов? У них такой генотип, – проворчал Карапуз. – Нормальный же мужик, десантник, в армии служил в Чехословакии.
– А русских народных лекарей нет? Без барабана и парашюта? – уточнил Серёгыч.
– Так они ж все алкаши, на самогонке настаивают.
Шарапов велел позвонить шаману, расспросить, как он лечит, что делает, сколько берёт, и куда кого везти – мать к шаману или шамана к матери, второе предпочтительнее, мать слаба. Ночью он тихонько встал от новой, молодой жизни и залез в Интернет. Все верили в шаманов, все ехали к шаманам, восемь из десяти онкобольных излечились у шаманов. И цены были приятные. Адольф берёт больше. Серёгыч определился.
Шаман Хурхэнов поначалу отказывался выезжать за две тысячи километров, но Карапуз его убедил, заодно приврав, что за лечением будут наблюдать немецкие врачи и напишут об этом в научном журнале и газетах – будет реклама на весь мир. За шаманом отправили Васю на джипе в лизинге. Таня была откомандирована привести мамин домишко в порядок, приготовить комнату для целителя. Маме Шарапов объявил, что нанял ей лучшего целителя – бурятского шамана, который на восемьдесят процентов излечивает от рака научным методом звукотерапии. Анна Николаевна в свою очередь упрекнула сына, что он слишком много на неё тратит, в то время как у неё ничего не болит, операция помогла, и чужие люди в доме ей в тягость. Но спорила мама без энергии – Анна Николаевна всё ещё была слабой и жёлто-серой. «Всё с кошечками шепчется», – доложила Васина жена.
Приготовили комнату, закупили побольше мяса для целителя. Карапуз предложил позвать мамину терапевтку, чтобы она сыграла роль официальной медицины при встрече с народным целителем, но Серёгыч сказал, что это уже лишнее и «цирк какой-то».
В начале декабря торжественно прибыл шаман Хурхэнов. У ворот маминого дома его встречали Анна Николаевна, Серёгыч с Карапузом, поселковая женщина и Васина жена.
– Бубен шамана никому трогать нельзя! Плохо будет! Смерть будет! – первое, что сказал Хурхэнов встречающим.
– Бубен потом, потом! – поприветствовал его Шарапов, – вы с дороги, пойдёмте к столу.
– Николавна? – повернулся шаман к маме, – здравствуйте, Николавна!
Мама вежливо поклонилась ему в ответ. Вася вытащил и понёс шаманские сумки, а сам шаман – бубен, перья и расшитый халат на плечиках. Соседи выглядывали из окон, некоторые не постеснялись выйти на улицу, притормаживали машины. Цирк всё равно состоялся. Даже без терапевта. Шамана в Боровом от роду не видели. Да ещё с бубном.
Все уселись за стол, подняли первый тост за здоровье хозяйки, после чего уставшая от волнений хозяйка пошла прилечь, а мужчины остались обсуждать лечение. Начали они с замены шаманского имени – родное имя Дашидугар для русских партнёров оказалось непроизносимым. Шарапову понравилось отчество шамана – Доржоевич, и он выдвинул его в качестве имени. Ведь его самого звали Серёгыч. Карапуз в свою очередь предложил разложить многочлен бурятского имени на Дашу и Дугара, а так как первая часть получается бабьей, использовать Дугара. Но шаман сказал, что с именем и отчеством шамана шутить нельзя, и что он просто берёт на время русское имя, которое у него записано в паспорте – Геннадий. Выпили за русское имя бурятского шамана, за успех лечения, за наших предков, за армию, в которой все четверо мужчин служили, и отдельно за рода их войск: ракетные, десантные, пограничные и стройбат. Армейская тема вызвала к жизни новые тосты, воспоминания, анекдоты, и в итоге песню In the Army Now. Шарапов требовал подключить музыкальное сопровождение – бубен шамана, но Васина жена принялась унимать товарищей: «Дайте маме поспать, езжайте уже по домам». Серёгыч с Карапузом уехали. Шаман вышел покурить на крыльцо, где его облаяла собачонка Куська. Шаман безотлагательно нашёл к Куське подход на бурятском языке, и Таня, помывшая посуду, нашла шамана с Куськой уже готовыми друзьями.
– Я прибралась, – отчиталась Васина жена, – Анна Николаевна спит, продукты в холодильнике. Если что-то понадобится, звоните, Геннадий Доржоевич.
Хурхэнов молча кивнул. Джип уехал, снег пошёл, и шёл потом долго – неделю.
На следующий день шаман приступил к лечению Анны Николаевны.
– Николавна, – сказал он, – я буду тебя лечить, в тебя дух вошёл, дух болезни, я его должен прогнать. Ты, Николавна, сильно обидела духа воды, за это тебе получилась болезнь. Ты ложись, Николавна, на диван ложись. А я буду тебя лечить. Глаза тебе надо закрывать, руками-ногами только мало шевелить. Я дверь открою, чтобы дух выходил, дуть будет, укройся шалью.
Мама послушно легла, прикрылась, Геннадий Доржоевич надел шаманский халат, шапку в перьях и принялся бить в бубен, подвывая. Анна Николаевна от греха подальше закрыла глаза. А бубен стучал всё сильнее, сильнее, шаман приговаривал, уговаривал, ругался, просил, молил – всё на своём языке, но понятно. Потом он сильно застучал, и всё стихло. Анна Николаевна осторожно открыла глаза. Шаман Хурхэнов был мокрый от пота – из-под перьев шапки лил пот. «Простынет на сквозняке», – испугалась женщина. Шаман вышел во двор, постучал ещё там. «Соседи жаловаться будут», – подумала больная. Куська лаяла. Скоро шаман вернулся с охапкой дров, подложил их в печь. Поставил на газ чайник.
– Траву заварю полезную, – пояснил Хурхэнов маме, – очень хорошая трава. Будет помогать выгонять духа. У духа когти длинные, острые, вцепился крепко в твою почку. Поцарапал меня!
Анна Николаевна ещё больше испугалась за шамана – сын столько денег платит, а дух царапаться. Испортит ещё лекаря.
Геннадий заварил травы, помог Николавне встать, усадил к столу, подал лечебный напиток, подсолив его.
– Хороший вы, Геннадий Доржоевич, человек, – сказала мама. – Внимательный. У меня сын такой. Чай был и горький, и солёный, но всё же лучше козьего молока. Мама выпила весь.
Тридцать первого декабря за шаманом прибыл джип из «Шарашки», Хурхэнова забирали на корпоратив, в крупные праздники Шараповский автосервис гулял в ресторане «Бомонд». Это было принципиально – лучший ресторан для лучшей фирмы. Новая Лиза готовилась к событию с октября, кочуя от косметологов к парикмахерам, от парикмахеров в примерочные. Но шаман ехать на корпоратив отказался. Анна Николаевна уговаривала его вместе с Васей, умоляла развеяться и отдохнуть от неё, скучной, больной бабки. Но Хурхэнов остался с Николавной. Достал железку и заиграл на ней дрыгающими звуками тревожную, долгую песню, от которой Николавне хотелось плакать, она и поплакала. В полночь над Боровым забабахали фейерверки. Николавна с Геной вышли смотреть, шаман взял на руки скулящую Куську. «Нет-нет, – качал головой шаман, – плохо это, духи не любят, зачем стрелять, зачем шуметь».
С первого сеанса дух, вызвавший болезнь Николавны, не захотел покидать тело. Он был сильный, хорошо питался, он не послушался шамана и его помощников-духов. Николавна так и не смогла вспомнить, чем она обидела воду. Половики грязные стирала? Котят топила? Рядом же река, как тут не провиниться. Хурхэнов честно рассказал заказчику Серёгычу, как обстоит дело, и что требуется провести более мощный ритуал – ублажить духа реки. Шарапов хмыкнул, но продлил командировку в Боровом. Мама была довольна Хурхэновым, хвалила его и утверждала, что лечение помогает. Шаман начал принимать и других пациентов. Гадал им на кухне на камушках из глухариных зобов. Ходил по домам с бубном в сопровождении Куськи. Прижился в Боровом как родной. Как он сам повторял, где бубен шамана, там и дом шамана.
– Николавна, что ты больше всего хочешь? – спросил как-то маму шаман за горьким-солёным чаем. – Сильно-сильно хочешь, что вот даже перед собой видишь, как сильно хочешь.
– За грибами я, Геночка, хочу. В этом году не получилось, то резали меня, то шили, так в лес и не сходила. А у нас ведь рыжики растут, знаешь, какие рыжики – рыжущие такие, один к одному к водке мужикам! Мы же в бору живём, и посёлок наш Боровой называется. Это от слова «бор», Геночка, а не от слова «борова», как наши мужики о себе шутят. В лес я хочу. Насолить рыжиков, и с маслом их с постным, с луком. Вкуснее ничего нет, Геночка. И водки никакой не надо. Так, с чёрным хлебом.
– Пойдешь в лес, Николавна, доживем до кукушки, а там сила прибудет. И у меня прибудет, и у тебя тоже прибудет через мою силу.
– Как до кукушки? Это что ли, Гена, с ума мы сойдём?
– Нет, Николавна, с ума мы уже сошли, а до кукушки – это до мая, значит. В мае кукушка кукует. Когда она куковать начнёт, тогда и сила прибудет. Кукушка – самая шаманская птица. Она гнезда не вьёт. Детей не кормит.
– А ты сам-то женатый, Гена? Дети есть?
– Был женатый, – кивнул Гена и пошёл на двор поговорить с Куськой на бурятском. Она одна понимала тут бурятский язык. И Анна Николаевна могла побожиться – Куська всё понимает!
Вскоре Карапуз – изначально адепт древнего шаманского искусства врачевания, начал выражать сомнения в эффективности Хурхэнова. На шамана уходило много денег, а Карапуз отвечал за кассу предприятия. Он рассчитывал, что выздоровление матери шефа случится после первого, ну, на худой конец, третьего сеанса. Но Хурхэнов жил в Боровом уже три месяца, развёл там бизнес: лечил, стучал, гадал. Затребовал к тому же средства на дорогостоящий ритуал ублажения духа реки. Карапуз намекнул, что мать пора свозить к Адольфу на анализы. Подтвердить эффективность народной медицины средствами медицины современной, так сказать, документально запротоколировать успехи. Шарапов согласился. А вот Анна Николаевна заспорила, она не хотела в больницу, ей там всякий раз было больно и страшно. И чай ей помогает, и бубен. Но раз сын сказал…
Современная медицина скороговоркой картавого Адольфа сообщила об изменениях и на второй почке. Под словом «изменения» надо было понимать раковую опухоль. И ещё вскользь прозвучало «четвёртая». То ли опухоль, то ли стадия. Шарапов огорчился, без второй почки, он знал, не живут. Адольф готов был помочь маме в рамках прежней договоренности, умноженной на два, но без гарантии – вторая почка, четвёртая стадия, «сами понимаете». Не готовой оказалась мама, обычно покладистая, она в этот раз взмолилась не отдавать её Адольфу, а оставить с Геннадием Доржоевичем, потому что до кукушки осталось немного, как она закукует, прибудут силы, она Геночке верит. Шарапов был в замешательстве, кого послушать – маму или Адольфа. В итоге он уступил маме, но сказал, что лично поучаствует в ритуале с духом воды и всё проверит сам.
Так он и объявил Хурхэнову, дожидавшемуся их из больницы в Боровом. Дома был порядок, куриный суп-лапша на плите (Хурхэнову часто приносили курочек за работу). Шаман понял скептические настроения заказчика.
– Николавна выздоровеет, – сказал он уверенно, – она хороший человек, я её бесплатно лечить буду. Много людей здесь болеет. Дух реки сердится на людей, обижают воду люди, сильно обижают воду. Много будут болеть, надо помочь реке, нужно накормить духа, уважать его, Серёгыч, надо. И тебе надо духа уважать. Всё кругом живое, река живая, гора живая. Предки Николавну не защищают, не помнит предков. Николавна бабушку не помнит. Бабушка помочь не может, приходит, а не может, плачет только.
– Ты мне про духа с бабушкой не втирай, – оборвал его Шарапов, – наши люди воду не обижают, они сами обиженные. Над нами выше по реке мокрое хранилище, в реке радиоактивные горячие отходы стоят, со всей Европы свозят к нам за валюту. Езжай в Европу со своим бубном, разберись, проведи ритуал, чтоб наших духов уважали.
– Был я там, два года был, – напомнил задумчиво Хурхэнов, – в Чехословакии служил. Красивая страна. Дома там белые, крыши красные, а деревья зеленые. Люди чистоту любят, порядок. У нас не любят порядок, Серёгыч. Весь берег замусорили.
После обследования Анны Николаевны Карапуз заявил, что признаёт свою ошибку и готов отвезти шамана на железнодорожный вокзал лично, и на свои же деньги купить ему обратный билет в Бурятию. Шарапов развёл руками – мать не хочет расставаться с Геночкой, денег тот не берёт (да и зачем ему Шараповские деньги, если к нему весь Боровой на камушках гадать бегает, а из города машины приезжают вереницей), значит, пусть живёт. Рассказал, что планируется ритуал на реке, кормление духа. Что-то вроде народного гулянья.
– Он что ли в экологию ударился?! – изумился Карапуз. – Тебе кто нужен: шаман или эколог? Он мать твою должен лечить, а не с водяными в Боровом бухать.
– Ну он говорит, что водяной, то есть дух реки, матери поможет, если сам выпьет и поест. Я тебе простыми словами объясняю. Говорит, мать выздоровеет. А Адольф не говорит, что мать выздоровеет и денег просит.
– Твоя мать, ты и решай, – умыл руки Денис Карапузов. – Загипнотизировал он мать твою, эх. Да он весь ваш Боровой загипнотизировал. Тёмный народ.
А в Боровой приходила весна. Шаман ходил к реке, ходил и ночами. Хотел увидеть момент, когда она вскроется. «Это очень красиво, это как женщина рожает», – говорил он Анне Николаевне. Пару раз ходили и вдвоём на реку, когда у Николавны были силы. Куська не в счёт. Она всегда сопровождала Хурхэнова, куда бы он ни шёл в Боровом.
– А ты один у мамы, Гена? – пытала Анна Николаевна своего лекаря.
– Нет, был ещё старший брат, в Байкале утонул. Боохолдой его взял. Чтоб тебе понимать, Николавна, водка.
И вот река вскрылась, лёд пошёл, и пока он шёл шаман сидел на реке, пел свои песни, играл на железке, и никто к нему не подходил, он запретил подходить. Только Куська сидела рядом с хозяином. Да, Хурхэнов был её хозяином. Река неслась, подталкивая мощным телом льдины, воздух потеплел, и лица людей тоже вскрылись от зимней спячки – щурились на солнце и были похожи на бурятские. И лица потеплели. Шаман назначил ритуал на ближайшую субботу.
Субботним утром к дому мамы подкатил Вася с шаманским заказом: было тут жирное молоко, сливки, конфеты шоколадные, конфеты карамель, рис, водка, печенье, пряники, одноразовая посуда. Поселковые женщины раскладывали угощения по тарелкам, добавляли и своё: домашнее печенье, блины, хворост. Хурхэнов руководил, подходили новые женщины, брали тарелки с угощением, несли к реке. Мужчины подносили дрова, вездесущий Хурхэнов разводил огонь. Действительно, ритуал выглядел как народное гулянье, как проводы русской зимы, не хватало только столба с сапогами на макушке и троек. Все выстроились кругом, весь Боровой и ещё куча городских. Серёгыч с Карапузом и Васей наблюдали действо со смотровой площадки для новобрачных. Над рекой, на скале была огороженная площадка, куда молодожёны цепляли замки своей любви и фотографировались. Шарапов не хотел быть участником ритуала, ведь он был заказчиком для шамана, а не участником его шоу, так он себя чувствовал. С горы было видно, как шёл в халате и перьях Дашидугар Доржоевич Хурхэнов, нёс бубен и колотушку. Инструменты он отложил на приготовленную лавку, взял с неё лохматый веничек и принялся кропить молоком берег, широко-далеко разбрызгивая белые капли. Потом раздавал рис в подставленные ладони, толпа бурлила, напирала, все хотели риса, шаман покрикивал, разгонял. Это длилось долго. Серёгыч заскучал. Но вот рис был роздан, шаман взял бубен с колотушкой, на лавку села его мама и ещё две женщины (это Серёгычу не понравилось, лечить следовало его мать). И ту Хурхэнов пустился колотить в бубен и скакать вокруг костра, звук был гулкий, длинный, долетал и до горы, тревожный был звук, зовущий и манящий. Шаман стучал и стучал, Карапуз заткнулся со своими разговорами, Вася бросил сигарету. Хурхэнов прыгал и прыгал вокруг костра, и всё ускорялся, и ускорялся. Шарапов почувствовал жалость к нему. Он догадался, что шаману сейчас трудно, что он задыхается, что он уже не живой – нельзя быть живым при таком ритме. Звук летел настойчиво, над рекой билось огромное, стонущее сердце. Шарапов закрыл глаза и открыл их, когда звук затих. Угощения бросали в огонь, шамана не было видно. У костра копошилось неразличимое месиво людей.
Они встретились у мамы в доме. Шаман пил свой горько-солёный чай и глядел перед собой, на Шарапова не повернул головы. «Устал он, изнемог весь», – пояснила жалобно мама. Шарапов впервые почувствовал что-то вроде ревности. Почему его мама жалеет чужого мужика? Почему зовёт бурята Геночкой? А его зовёт не Сашенькой, а сыночком…
– И что теперь будет? – спросил Шарапов у шамана, – накормили духа, теперь все поправятся? И мать моя?
Шаман повернул голову, посмотрел сквозь Шарапова, потом покачал головой, и снова уставился мимо.
– Устал он, – повторила мама просительно. – Изнемог он. Потом поговорите. Полежать бы ему.
Шарапов со свитой уехал.
– И чаю не попили, – вздохнула мама. – Вон сколько всего осталось, и печенье, и конфеты.
В левой руке её нагрелся потный рис. Она раскрыла ладонь, не зная, что теперь с ним делать.
– Николавна, ты как жила свою жизнь, расскажи мне, – попросил шаман, – я людей вижу, жалеют они тебя, а ты с ними не разговариваешь, не видишь. Девять поколений надо знать, Николавна.
Анна задумалась, как она жила? Да как все жила. Мать её рано умерла, Анна её не знала, не помнила. Мачеха добрая была, жалела, Анна звала её мамой. Отца дерево зашибло на лесоповале. Ровно пополам перебило, истек кровью внутрь. Обидно, с войны живой вернулся, а тут своё же советское дерево. Анна выросла с мачехиными детьми – сестрой и братом, замуж вышла, сына Сашу родила. Муж-шофёр на Север завербовался, хотели на квартиру в городе накопить, на кооператив, а он погиб, задохнулся в машине, когда от мороза спасался. Анна представила всех людей, кто может жалеть её. И оказалось, что там их больше, чем здесь. Здесь один только сыночек, мачехины дети о ней забыли.
– Кому бы меня жалеть, те все померли, Геночка, – сказала она.
– Знаю, Николавна, – вздохнул шаман. – Ты ещё бабушку забыла. Бабушка тебя сильно жалеет.
– Не помню, Геночка, – согласилась Анна. – Маленькая я была, не помню, кто меня тогда доглядывал. А ты откуда про бабушку знаешь?
– Приходит она к тебе, Николавна, чаще всех приходит, лица не видать, но высокая, вижу, фигура высокая.
– Ты, Гена, не смотри туда, не надо. Закрой глаза и всё.
– Я не глазами вижу, Николавна, – вздохнул Хурхенов. – Чувствую я. А тут у всех так. Не знают свою кровь, не помнят. Кто помогать будет, если своих не знают? Чужие помогать не придут, Николавна. Своих надо позвать, по именам позвать всех. А имён не знают. Силы нет, Николавна, поэтому, слабые вы все.
– А ты своих, Геночка, знаешь? – спросила Анна Николаевна с удивлением.
Шаман кивнул, погладил кошку.
– Это они меня в шаманы отправили. Я не знал, что мне надо шаманом быть. Мой предок был шаманом, прадед. Он мне велел.
– Как же он до тебя добрался?
– А он меня сначала бил долго, болезни насылал. Я падал с горы, разбивался очень. Спина у меня в двух местах переломанная. Думали, парализует, а срослось. Потом меня машина сбила, ногу поломала. Опять срослось, и не хромаю. Клещ меня кусал энцефалитный. Болел сильно, отнялась вся левая сторона, повисла. А потом мне прадед сказал: «Или ты шаманом будешь, или ты совсем умрёшь, совсем скоро умрёшь – выбирай». А что бы ты выбрала, Николавна? Я выбрал быть шаманом. Я шофёр, я не умел, не хотел, боялся. Они меня учили, предки мои. Знаки мне давали. Предки всем дают знаки, читать не умеют люди. И тебе дают знаки.
– Что ж так мучили-то тебя, Гена? Сказали бы сразу, чем ноги ломать. А научить хорошо научили, – похвалила Николавна, – вон как ты на всех инструментах твоих играть умеешь. А меня мачеха ничему не учила – ни шить, ни стряпать, ни вязать я не умею. Другие женщины умеют, у кого матери живые были, и подзоры мережить, и всё. А я нет. Да и когда ей было нас учить? – всё бегом, бегом. Хлеба бы хватило, не до пирожков уже. А потом из деревни в интернат, школы не было в деревне. А там какие премудрости. Неделю прожить на домашних харчах, вся наука. Так, бегом, и жизнь свою мы прожили, Геночка. Спали и то бегом, второпях, снов не видели. Некоторые видят сны, а я вот не умею. Как в тёмную яму падаю. Так, наверное, и умирать буду. Ни одного сна мне не приснилось.
– Нет, Николавна, нет, – ты пойдёшь в верхний мир по хорошей дороге. Добрая твоя душа, Николавна, лёгкая, легко пойдёт.
– Внуков ещё дождаться хотела, – вздохнула Анна, – а их всё нет, и нет. С молодой сошёлся, и опять нет. И у тебя деток нет, что молчишь, Гена, который раз спрашиваю.
– Племянники есть, – признался Хурхэнов и вышел топить баню. Слышно было, как он говорит с Куськой по-бурятски, отдаёт ей команды.
Анне Николаевне было обидно, что Куська его может понимать, а она нет. Так и дожили до кукушки. На Пасху шаман обошёл весь Боровой, со всеми похристосовался, яйцами варёными постукался. Под вечер прибыли Серёгыч с Карапузом и Васей за рулём. Снова наливали, пели песни в обнимку. Шарапову было ясно, что мать его умирает, что помочь ей нельзя, но он не мог понять, почему при этом она такая счастливая и довольная. Иного объяснения, чем шаманский гипноз, он не находил.
– А ты был прав насчёт гипноза, – сказал он верному Карапузу на обратном пути в город. – Есть что-то такое. Мать даже разговорчивая стала. Раньше от неё двух слов было не дождаться, а сейчас болтает прямо. Как не она.
– С нею разговаривают, и она заговорила, – вмешался трезвый Вася за рулём, – внимания ей не хватало. Старикам много ли надо.
Серёгыч снова почувствовал ревность к Хурхэнову.
– Доржоевич из Борового на новой машине уедет, – предположил он, – всех тут обчистил своим лечением, весь Боровой ему деньги носит.
– Значит, есть за что, раз носит, – снова трезво и холодно сказал Вася.
Шарапову захотелось немедленно его уволить. Карапузов спал на заднем сиденье, свалив пьяную голову, и его захотелось уволить Шарапову, ведь это Карапуз втянул Серёгыча в шаманскую затею. Всех уволить и выгнать. Лизу выгнать. Шамана выгнать. Прийти в дом матери и сказать: «Давай с тобой поговорим, мама, пожалей меня, одинокого».
Вместо этого Серёгыч занялся пристройкой к «Шарашке», а летом они с Лизой улетели в Испанию, друзья на Коста-Брава сняли виллу на две семьи. За сервисом остался присматривать Карапуз. О маме Серёгыч не волновался, ведь у мамы был Геночка. Шаман вскопал и посадил маме огород, протянул поливальный водопровод. Во дворе шаман обустроил кострище и сидел по вечерам у огня, играя на варгане. И мама с ним часто сидела, и гости приходили гадать или лечиться. И было всем покойно и хорошо. Вася своими глазами это видел, когда завозил продукты. Анна Николаевна, конечно, была очень худая, но спокойная и весёлая. На костре кипел шаманский чай, Васю угостили. Днями Дашидугар ходил по косогорам, по бору. И там тоже играл, усевшись под облюбованную сосну на горе.
– Хорошо, Николавна, – говорил он, – хорошо живём, всё хорошо, духи к нам добрые стали, поживёшь, Николавна.
И Анна Николаевна верила Геночке. На Коста-Брава тоже было спокойно и хорошо. Серёгыч то плавал, то нырял с аквалангом, то летал над морем на парашюте. Загорелая Лиза была тонкой и красивой в белом купальнике, цикады трещали, на рынке продавали свежих осьминогов.
Домой Шарапов с Лизой вернулись в августе, в конце месяца Серёгыч поехал навестить мать. Матери дома не оказалось, шаман сообщил, что она ушла в бор за рыжиками. Рыжики пошли, и огурцы хорошие удались. Хурхэнов предложил Шарапову целое ведро.
– За рыжиками?! – удивился Шарапов, – одна что ли?
– С Галей и Ниной, – успокоил шаман, – с соседками. Уже неделю ходят, третий раз солили, а эти вот мокнут, – кивнул он на тазик в сенях. – Садись, я тебе дам попробовать. Садись, поешь, подожди мать.
– Она выздоровела? – прямо спросил Шарапов. – Мать моя поправилась?
– Она за рыжиками пошла, – повторил Хурхэнов Шарапову как глухому. – Рыжики в этом году хорошо так наросли. И огурцы. Брать будешь?
Ни брать огурцы, ни ждать мать Шарапов не захотел. Вернулся к Лизе и в сервис. Мать он больше живой не увидел. В конце ноября Анна Николаевна Шарапова умерла от почечной недостаточности. Хурхэнов звонил, предупреждал, что Николавна слегла, но Серёгычу было некогда, как назло. А, может, и специально не поехал Серёгыч, чтоб мама поняла, наконец, кому напрасно доверилась, запросилась к сыну и нормальной медицине, раскаялась, разочаровалась в Геночке, полюбила своего Сашеньку.
А пришлось заниматься похоронами. Карапуз организовал копку могилы, Вася с Таней закупали продукты, сам Шарапов получал тело. Тело. Маленькое и худое. Матери больше не было. Его мать ушла за рыжиками и не вернулась. Он не пошёл с нею, не дождался её. Что он делал? – ремонт в ванной. Лиза хотела встроить шкафчики и другую ванну – круглую, на ножках. Как у Сальвадора Дали. Хурхэнов вёл себя в мамином доме по-прежнему по-хозяйски. Распоряжался поминками, женщины снова несли стряпню, салаты.
– Только без бубна! – резко попросил его Шарапов.
В день похорон шёл снег, но тихий, без ветра. Соседки заспорили, одна говорила, что это хорошо – Бог к себе гладкую дорожку стелет, другая, что плохо – след покойницы с земли убирает. Хурхэнов ничего не говорил, шёл вместе со всеми за гробом. На его чёрную, с проседью, непокрытую голову падал снег. Рядом семенила Куська. С ним рядом. Не с Шараповым. Сын подумал, что надо ещё раздать кошек и собаку, и отвезти Хурхэнова с бубном на вокзал. Он отдал распоряжения Васе, а сам уехал домой, не посидев на поминках и пяти минут. Не оставаться же среди чужих людей – в доме было не протиснуться. «На халяву сбежались», – зло подумал Серёгыч. Шаману он только кивнул, и тот кивнул в ответ, продолжая сидеть за столом как хозяин. «Прикормил, поганец, духов Борового. Его, Шараповской, жратвой прикормил».
Хоронили Анну Николаевну в пятницу. В понедельник Вася отчитался о проделанной работе. По кошке забрали Галя и Нина – те, что ходили с Анной Николаевной за рыжиками. Собаку увёз в Бурятию Геннадий Доржоевич. Вася протянул ключи от материного дома и сарая и сложенный лист бумаги.
– Что это?! – испугался Шарапов при виде листа, простого листа в клеточку.
– На столе лежало, на видном месте, – пояснил Вася.
Серёгыч развернул. На листе маминой рукой было написано «Завещание Шараповой Анны Николаевны». Оно было недлинным:
– Сыночек, у меня на книжке лежат деньги, купи на них себе часы или другой подарок, а если будет у тебя ребёнок, купи ребёночку приданое. Вещи мои пусть наши женщины возьмут, какие им нужны и понравятся. А дом я Гене завещаю. Он меня хорошо лечил. Он привык тут. Люди его полюбили. Пусть живёт. У тебя жильё своё, ты не обижайся, сыночек. Я в трезвом уме и в памяти написала 11 августа 2013 года.
– Банки я пока в гараже поставил, – напомнил о себе Вася.
– Какие банки? – не понял Шарапов.
– Грибы, огурцы, помидоры, а то помёрзло бы. Соленья её, варенья.
– Себе заберите, – разрешил Шарапов.
– Если вы насчет Геннадия Доржоевича сомневаетесь, не сомневайтесь, – вдруг выпалил Вася, – он обещал Анне Николаевне, что она за рыжиками сходит, она и сходила. Тут всё честно было, я сам видел.
– Иди отсюда! – прикрикнул Шарапов, не зная, что делать с листком.
И Вася ушёл. Потом Карапуз сказал, что Вася звонил и уволился. Шарапов сам его хотел уволить. Так даже лучше получилось.
Наталья Скакун
Скакун Наталья Викторовна родилась 4 января 1969 года в поселке Балахта Красноярского края. Училась на филологическом факультете Красноярского Государственного университета, с 1997 по 2005 годы работала корреспондентом, заместителем редактора газеты «Сельская новь» (Балахта), собкором межрегиональной газеты «Экран-Информ» (Назарово). Является лауреатом краевого конкурса журналистских и литературных произведений о Красноярском крае (2004). Наталья Скакун – член Союза российских писателей (2012), ее рассказы публикуются на страницах журналов «День и ночь», «Сибирские огни», «Москва», альманаха «Енисей», коллективных сборников. Была редактором русскоязычной пражской газеты «Информ-Прага». В настоящее время работает в разных изданиях и в языковой школе Czech Prestige имени Натальи Горбаневской. Автором опубликованы два сборника прозы: «Дырки на карте» (2008), «Перемена слагаемых» (2016) и рассказ на чешском языке в альманахе Kmen. Живет в Праге.