421 Views
Купить CD: с доставкой в магазине издательства Выргород
Слушать: Яндекс.Музыка | Spotify | Deezer | iTunes
«Достоевский уникален. Огромные белые крылья есть у всех ангелов, пылающий меч у многих, а борода – лишь у него одного»
Андре Налин
Седьмой официальный альбом группы “Происшествие”. Песни написаны в 2010-2013 гг., за исключением “У генерала Эйзенхауэра” (1997), “Чёрный фельдшер” (1998), “Как холодно, мой ангел…” (2014). CD-версия альбома включает также песню Александра Непомнящего “Аркадий Иванович едет в Америку” в исполнении Михаила Гусмана.
Записано в студии MYM Records в 2013-2015 гг (звукорежиссёр Ян Сурвилло). Художественное оформление — Михаил Гусман. Официальное окончание работы над альбомом — 13 октября 2015 года.
Юбилейное переиздание альбома в честь 200-летия со дня рождения Фёдора Михайловича Достоевского осуществлено в 2021 году при информационной поддержке Московского союза литераторов.
Алексей Караковский: вокал, гитара, банджо (11, 13, 14);
Михаил Гусман: бас-гитара, бэк-вокал (4, 7, 14, 15), вокал (16);
Тимофей Ляховский: кларнет (1-7, 9, 11-15, 17), флейта (5, 7), свист (11);
Катерина Гервагина: клавишные (1-3, 13-15, 17), бэк-вокал (15);
Арина Филипенкова: валторна (2, 4, 5, 11, 14);
Александр Баранов: ударные;
Александр Головчанский: аккордеон (6, 8, 9);
Владислава Рукавишникова: вокал (14).
Книжная лавка на старом проспекте
Литература задает неслыханные, фантастические нормы героического поведения, а герои пытаются реализовать их в жизни. Не литература воспроизводит жизнь, а жизнь стремится воссоздать литературу.
Юрий Лотман
Книжная лавка на старом проспекте,
Сытые сны европейских столиц,
Мирного времени вечные дети,
Хрупкие тайны старых страниц.
Мы открывали далёкие страны,
Те, что представить себе не могли,
Ну и, конечно, писали романы,
Сами — во имя любви.
На фотографии два юных наглеца,
Один — мсье Иван, другой его приятель,
Нам пятнадцать лет, и счастье без конца,
Пока оркестр нам играет квадраты,
Что за танцы, ах! И мы не сводим глаз,
С одной изящной и блистательной особы,
Светлый ангел вновь не замечает нас,
Она же дочь героя Порт-Артура Рудакова.
А теперь война, четырнадцатый год,
Саратовский вокзал и санитарный поезд,
Ты скажи, к чему девчонки едут на войну,
И потому дрожу, никак не успокоюсь,
Слушай, Ваня-Вань, а мы с тобой чего?
Андре живёт в Нанси, Семён лежит под Брестом,
Мир пропах войной, Европе всё равно,
Зато газетам это страшно интересно:
«Юный поручик Каверин застрелился в Праге»,
«Русское общество Лилля проводит бал в пользу вдов офицеров» —
Дети гимназии Флёрова спрятались в сталинском мраке,
Всё, что осталось, лишь книги, старые книги, надежда и вера!
Перелистнём альбом. По улице Ренар
Союзники идут своим победным маршем,
И в толпе совсем седой мсье Иван,
А на руках его трёхлетняя Наташа,
Через четверть века, поступив в Нантер,
Она назад уже не хочет оглянуться,
Правда, Кон-Бендит — сомнительный пример
Надёжности мужчин и левых революций.
А пока в Москве барыга Тимофей,
Гордящийся втихую древними корнями,
Невыездной по соответствующей графе,
Зато живущий под чужими именами,
Очень любит риск, едва не сел в тюрьму,
Загнав на Птичьем рынке с Северным бобину,
Только как крутиться в жизни одному?
И вот он встретил в Гаграх дерзкую Марину.
К чёрту войну, надо завоевать только сердце,
Нет ничего сильнее драйва, когда тебе только двадцать,
В мире бездомных детей вдвоём легче согреться,
Книги учили нас никогда не прятаться и не сдаваться!
Конец альбома. Молодой француз Марсель
С алжирскими, еврейскими и русскими корнями,
Самолёт Эр-Франс на взлётной полосе
Прощается с деревьями и редкими домами.
Лишь этюдник, да дорожный ноутбук,
И где-то в подсознанье — память поколений,
Он так любит эту странную Москву,
Где столько денег, а в Кремле усопший Ленин.
На Неглинной утро, никого пока
Хозяйка хостела мечтает о дороге,
Короткострижена, по-книжному тонка
Елена пьёт пу-эр и едко пишет в блоге
Тихо звякнет колокольчик на двери,
Ах, что за парень — милый и слегка усталый,
Через час Елена выйдет покурить,
А через два они шагают по бульвару.
Если б в архивах хранились такие альбомы,
Где отразились наши пути спустя лет этак тридцать,
Вот на картинке Марсель и Елена только знакомы,
Вот на картинке то, к чему они будут стремиться!
Жаль, что гимназии Флёрова нету на карте,
И вспоминаешь о прошлом всё реже и реже,
Ты просто знай: этой силы для вечности хватит,
Ты просто помни: старые книги, старые книги всё те же…
Доктор Антонов
Доходный дом врача П.Н. Иванцова (Новая Басманная ул., 25/2) построен в стиле неоклассицизма в 1912 г., арх. Ф.Н. Кольбе. В 1913 году во время осмотра нового здания доктор погиб от кирпича, упавшего со строительных лесов. После этого дом перешёл к Городской Управе.
Это не сложно — поверить врачу,
Вот только жить с врачом невозможно.
Доктор Антонов гасит свечу.
Доктору одиноко и тошно.
Снежинки беснуются у фонарей,
Извозчик ругается, спит Лефортово,
Доктору надо вставать на заре —
Он принимает по пятницам мёртвых.
Мёртвые входят по одиночке
И тихо у входа стоят, стоят —
Крестьяне, служащие, рабочие,
Которым уже не вернуться назад.
Каждый из них со своей бедой,
Беззвучно и жалко шевелит губами,
Доктор поможет стать снова собой,
Доктор — посланник между мирами.
Конечно, о роскоши нет и речи,
Но как-то неловко и думать о том —
Будущее доктора обспечено,
Доктор построил доходный дом.
Правда, вчера приходил человек,
Долго молчал и кутался в чёрное,
Но вдруг, заметив что-то в себе,
Антонов вскочил и послал его к чёрту.
Тело нашли в кабаке на Стромынке
Когда хозяйка закрыла зал,
Правда, пропали очки и ботинки,
Но околоточный опознал.
Больше не спать у потухшей свечи,
И не мечтать о рублях и процентах —
Доктор не сможет больше лечить,
Он принимает других пациентов.
Госпитальный вал
Песок и бледный клевер — вот что ест мой сон,
И в облаках едва-едва дрожит
Намёк на то, что это ложь.
А здесь лишь только дождь и холод у ворот,
И мне, конечно, не откроют вход,
И у окошка мёрзнет кот…
Стук в дверь, и Южный Крест опасливо горит,
Кому-то песенки влюблённых фей,
А мне — лишь Госпитальный вал,
Мне жаль, что год окончен двести лет назад,
Ладони зябнут, я не виноват,
Что в этом яд, что в этом ад…
Мой крест, мой госпитальерский, мой белый крест,
Скажи им, что я ранен, пусть войдёт
Неканоническая смерть.
Прощай, последний в мире рыцарский поход,
Как хорошо, меня никто не ждёт,
Прощай, мой друг, бродяга-кот…
Уходи от меня
Холодные ночи знакомо горчат
И бьются, как сумочка возле плеча,
Но если надежда ещё горяча,
То люди вокруг — это шанс.
Ты едешь в Лыткарино после работы,
И думаешь: «Каждый годится на что-то,
А тот, кто сидит возле телека дома,
Ему я твердила не раз:
Уходи, уходи, уходи от меня,
Ты ничем не лучше других мужчин…».
А очередь на остановке как кастинг,
Ты ищешь кого-то себе в этой массе,
Но мало кто видит, какой это праздник —
Попасться тебе на глаза.
Из тех, кто подходит, никто не подходит,
И снова в маршрутке урод на уроде,
Испитые взгляды, прыщавые морды,
Простая команда: «Нельзя!
Уходи, уходи, уходи от меня,
Ты ничем не лучше других мужчин…».
Холодные ночи, и днём не теплее,
Да я не слепой — вижу, рядом не фея,
Но только упорно от взгляда немею,
Когда ты приходишь в мой дом,
Ты молча садишься, глядишь как-то мимо,
И в мыслях, и в чувствах, конечно, с другими,
Я выучил смысл твоей пантомимы,
Я выгляжу полным скотом.
Уходи, уходи, уходи от меня,
Я ничем не лучше других мужчин…
Мой внутренний Чехов
Мой внутренний Чехов изменился в лице,
Когда нашёл своё имя на Бульварном кольце,
Всё, что пишешь, поёшь — не самоцель,
Намного важней, когда ты в самом конце,
Это внутренний Гоголь мой подтвердит,
Что дано при рождении — только кредит,
Перед смертью спросят по строгости
Со всех Аполлонов и Афродит.
Здесь дешёвый гламур — дорогое бухло,
И не вспомнишь, что по усам там текло,
Да, я пьян, но внутренний Энди Уорхол
Хранит меня в переходах метро,
Ничто не нарушит мой дискомфорт,
Я жив сам по себе, и атональный аккорд
Мне вчера подсказал мой внутренний Шнитке,
С собою позвав на космический борт.
Но к чему мне космос, и так всюду тьма,
Где за книги и песни нам светит тюрьма,
И чей-то внутренний Берия не сходит с экранов
Хотя вместо глаз у него дыра,
Всё это налипло родимым пятном,
Я выучил, как жить, и что будет потом.
Рукопись закончена. Я жду конца света.
Мой внутренний Летов сидит за стеклом.
Афродизиак
Весенней ночью разливаю в чашки пьяный душистый чай,
Дрожит рука, слегка немеют пальцы, ах как цветёт сирень,
Ах, как горчит миндаль, ах, как я ждал тебя весь день.
Лживость ситуации в том, что время нас не соединит,
Ты просто женщина, а я идиот с чем-то надломанным
Глубоко внутри…
Смотри внимательно на чашки чая, яд лишь в одной из них,
Ты отопьёшь и улыбнёшься, детка, веря, что всё прошло,
Но вот рябит в глазах, и на полу дрожит стекло!
Нежность ситуации в том, что я тебя без сознанья люблю,
Даже без памяти, даже такой, чьё восприятье мира
Стремится к нулю…
Мы засыпаем на полу, на кухне, скоро придёт конец
Побегу в вечность из бетонных тюрем, тёмных палат больниц.
Боже храни меня, в мире, где нет страшней границ.
Странность ситуации в том, что этот танец необратим,
И никогда не останется жив по-настоящему тот,
Кто хоть раз любил…
Удовольствие от жизни
Житейский холивар не оставит меня в покое,
Типичные судейские ошибки в российском футболе,
Жив или умер — немного и то, и другое,
Уйдите к чертям, я крайне собой недоволен,
Собакам в обычной жизни не хватает мяса,
Глядя на них, девчонки начинают плакать,
В воздухе как бы случайно повисает фраза,
Привычный уклад общежития ломает хакер
Не получая удовольствия, не получая
Не получая удовольствия от жизни…
Похмелье у того, кто не пьёт, но хочет обратно,
Абсурд ситуации в том, что это неважно,
Навстречу телевизору сползают цветные пятна,
В мозгах от недосыпания густеет каша.
Любимые девушки целуют киноактёров,
Как трудно на это смотреть совершенно спокойно,
Приём из рекламы — и ты сходишь с ума от повторов,
Не бойся, чувак, сумасшествие — это не больно.
Какое, к чёрту, удовольствие, какое
К чёрту удовольствие от жизни…
Немного автобуса в тухлый салат впечатлений,
Немного метро в единицу потери вкуса,
И тот, кто недавно ещё искал приключений,
Невольно втыкает в немое киноискусство,
Не жди меня, будущее, я не хочу просыпаться,
Прости меня, прошлое, я всё ещё адекватен,
Пульсация сердца — признак конечной станции
И мёртвого тела в пустой и холодной кровати.
Я получаю удовольствие, я получаю
Я получаю удовольствие от жизни…
Все женщины
У женщин на первом месте любовь, а у мужчин — ваша и без этого прекрасная жизнь.
Анастасия Сахарова
Все женщины живут на свете ради любви,
А ты проходишь мимо — нетрезв, к тому же,
И сколько раз себя на том не лови,
Ты ей не нужен, и будет хуже,
Ведь одиночество всегда с тобой,
И сколько не пей, не стать ему меньше,
Оно накрыло весь мир с головой —
Всех одинаково, мужчин и женщин.
Мужчины живут на свете ради борьбы —
Куда иначе приложишь силу?
А ты боишься подарков судьбы —
Ты о таком судьбу совсем не просила.
Любимый твой давно уехал из города,
Работа обеспечивает съём квартиры,
Ну а в маршрутках такие морды,
Что хочется исчезнуть из этого мира.
А жизнь идёт, и ты не знаешь, сколько до конца пути,
И все события закончились до двадцати пяти…
И я не знаю, зачем написал эту песню,
Везде тупик, как его ты ни назови.
Но, может быть, когда мы окажемся вместе,
Мне будет проще признаться в любви,
А может быть, ты повстречаешь другого,
И щёлкнешь клавишей ноутбука
И из колонки польётся мелодия,
И твой мужчина протянет руку.
Музыка закончилась
Точная копия воротника лезет ко мне в лицо,
Точная копия языка, на котором ты мне молчишь —
Всё это нежная сепия, заманивающая в кольцо,
Жилка на шее дрожит беззащитно в жёлтой ночи.
Съёмка домашнего порно будет нескоро ещё, а пока
Ты лишаешься девственности в комнате между зеркал,
Сразу после глотка последнего грудного молока,
Ах, не об этом мечтал я, да я вообще ни о чём не мечтал!
Нервный аккорд рояля, порванная струна
Идиотический бас, вальсом фальцет навзрыд,
Музыка давно закончилась, музыка продана с молотка,
Невыносимая тяжесть рок-н-ролла во мне кричит!
Помню дворик в Кузьминках, как ни банально, осенний парк,
Всё, что осталась от детства — память, и та мне лжёт,
Авторское право на жизнь кончается, когда этот шаг
Ты замышлял как последний, но в спину слышишь новый аккорд,
Может, мне ангел в младенчестве чего-то не договорил
Или влюблённые девочки в двадцать лет целовали не так,
Но отчего же жжение космическое внутри,
Но отчего в каждой ноте опознавательный знак?
Чёртово повторенье, гармония блюза — дрянь,
Я не хочу подсказанных чувств, уж лучше фальшивый мотив,
Да, я специально не пью, я по жизни последняя пьянь,
Каждая песня навылет, каждая влюблённость — взрыв!
Люди придумали логику, загнав в неё жизненный путь,
Только у вольнодумцев и нимфоманок логики нет,
Я признаюсь тебе в смерти, сказанного не вернуть,
Мог бы признаться в любви, но лучше погасим свет,
Проживём до пятидесяти, да может и до ста проживём,
За тебя я уверен, а за себя ни секунды не дам,
Если вся эта музыка каждым прошедшим днём
Рвёт моё сердце надвое, яростно рвёт напополам!
Судороги финального бриджа, я выключаю фузз,
Что там ещё из гитарного слэнга можно наговорить,
Пой, моя дорогая, рефрен, и, может, тогда я вернусь,
Пой, моя дорогая, единственная — внутри!!!
Дина на льдине
Дина живёт на проспекте Будённого,
В девять Будённый стоит как топор,
Не прерывая движенья подённого,
Дина на льдине ждёт свой светофор.
И вот светофор загорается Дине,
Дина задумчиво делает шаг,
С Диною рядом другие на льдине,
Ждут, когда в воду шагнёт не дыша
Дина, обычная Дина с Лефортово,
Что поступила в Эм-Гэ-Пэ-Пэ-У,
Спросите Дину, о чём это, что это?
«Да на фиг вам это, когда я тону!
Тело тащите моё поскорее,
Из Бу-будённого, из-под машин!»
Вот Дина сушится на батарее
В ванной. И дома у ней ни души.
Рыбий плавник, весь заляпанный тиной,
Возле дверей. Прибывает вода.
Бедная, оледеневшая Дина
Больше уже не пойдёт никуда.
У генерала Эйзенхауэра…
У генерала Эйзенхауэра — новый «каддилак»,
А у писателя Платонова — лишь угол в коммуналке,
Но оба оказались в идентичной ситуации,
Поскольку приказали долго жить.
Писатель Сартр любил людей до одури, до смерти,
В своих произведеньях издевался он над ними,
Бедняга Пушкин выдержать, конечно же, не смог
И уломал Дантеса на дуэль.
Актриса Мерелин Монро любила делать деньги
И популярного певца по имени Джон Леннон,
Но как-то раз случилась незадача по случайности —
Пришили их какие-то враги.
Настиг конец от пули меткой вождя пролетариата,
Но он остался в памяти тех, кто его любил,
А современники его поумирали в лагерях,
Но помнят их лишь доктора наук.
Скончался от наркотиков писатель Олдос Хаксли,
А русский врач Булгаков морфий стал изготовлять,
Узнав об этом, запретил его товарищ Сталин,
Но оба они больше не живут.
А у меня стипендия семьдесят пять,
А у профорга, хоть и с понтом, все же сто двенадцать,
Мы оба оказались в идентичной ситуации:
Она давно не посещала нас!
У этой песни нет конца и нет начала,
И смысла тоже нет, его искать не стоит,
Одно хочу сказать: богема передохла,
А нам её зубрить, ну и фигня!
Как страшно жить на философском факультете,
Давайте лучше купим красного винца,
И, умерев в начале жизни от цирроза,
Отыщем в том своеобразный кайф!
Англичанин в Улан-Удэ
Рикки Грант, английский рок-музыкант,
Любитель бренди и футбольный фанат,
Выиграл грант, чтоб написать реферат
И в нём раскрыть свой искромётный талант.
Но процесс учёбы вызвал стресс
Забив косяк, Рик подскочил до небес,
Там чудесь: летит московский рейс
И интерес у молодых стюардесс.
Рик влюблён, он погружается в сон,
Но вот и он, аэродромный газон,
Стадион, «Динамо» — чемпион,
Хоть и не «Челси», но и Химки — не дом.
Как права любви народной молва:
Война, фанаты, за спиною Москва,
Но беда, увы, не ходит одна,
И Рикки Гранта отпускает трава.
Как ни штырь, а в отходняк нашатырь
Употреблял британский наш богатырь,
Рик пробил буддистский дзен-монастырь
И за приходом устремился в Сибирь.
В физраствор он растворял мухомор,
Едва не вызвав всенародный отпор,
Взяв топор, Рик разработал прибор,
Производящий мескалин в помидор.
Рикки Грант, английский рок-музыкант,
Теперь в России, и он этому рад.
Реферат он отослал в Скотланд-Ярд,
По строчке в день четыре года подряд.
Он шаман, он до сих пор живёт там,
Среди Саян себе отрыв котлован,
Вечно пьян, он собирает свой клан,
А в планах Рика — Суринам и Вьетнам.
Каберне
В пивной через дорогу до полудня тихий час,
И даже тётя Вера не обслуживает нас,
Вопят сигнализации, подпискивают птицы,
А я лежу счастливый — дык успел опохмелиться,
И тут прекрасный образ возникает в окне —
Но я не люблю тебя, я люблю «Каберне»!
Вы скажите, откуда чудесный призрак этот?
Вы думаете, я его придумал для сюжета?
Нателлочка, конфеточка, прекрасный образ мой
Работает уборщицей в моей родной пивной,
А я лежу заблёванный в каком-то говне,
И я не люблю тебя, я люблю «Каберне»!
Нашарил малость денег — хватает на пол-литра,
Откуда эти деньги мною накрепко забыто.
Ах, занял у Нателлки? Плевать, она забудет.
Ложись ко мне скорей! Ах, я алкаш? Повсюду люди?
Ну ты и тварь, Нателка, как и все в этой стране,
И я не люблю тебя, я люблю «Каберне»!
А к вечеру на Люберцы спускается туман,
И я уже, по-моему, совсем в конфетку пьян,
Но снова из тумана появляется Нателла
Ах, какое личико! Ах, какое тело!
Но мне уже всё пофиг, не подходи ко мне —
И я не люблю тебя, я люблю «Каберне»!
Когда-нибудь и мне достанется покоя:
Потом подохну я, потом меня зароют,
В пивной поминки друга отмечаются неделю…
А ты мне всё о душе, о работе, о постели,
Ей-богу, бабы дуры! Вали к своей родне!
И я не люблю тебя, я люблю «Каберне»!
Чёрный фельдшер
По переулкам, где луны свет разлит,
«Скорая Помощь» на вызов летит.
Мрачен шофер: лысая голова
Больше болит, чем болела всегда.
А рядом в белом халате он —
Тот, перед кем бессилен закон,
Руки в крови, в кармане ланцет,
А в глазах таинственный свет —
Черный Фельдшер!
Где тот несчастный, который вчера
Громко просил пощадить до утра,
Лысый шофер головою поник —
Всех нас когда-нибудь вылечит Склиф!
«Скорая Помощь», ночная Москва,
Всех нас спасет медицина одна,
Но, тем не менее, ясно, что всех
Переживёт один человек!
Достоевский
Воскресенье, горят фонари,
Край асфальта на части расколот,
Страха нет, только звуки внутри —
Достоевский идёт через город.
Он спешит, развевается плащ,
Чёрный призрак спешит через залы…
Вы на день к нам иль, может, на час?
Отчего вы здесь, Фёдор Михалыч?
И белых крыльев взмах разрежет тёмный воздух,
И меч в его руках скользит над городом, но поздно
Молиться и прощать, в припадке звать врача,
Прими как вздох удар меча…
И мертвецы Кремлёвских стен,
Осколки мировых систем,
И зарево от Вечного огня
Сожгут дотла их подлый мир,
В котором стыдно быть людьми,
И не увидеть завтрашнего дня.
Удар — и всё горит вокруг, прощай навек, юдоль земная!
Он не отпустит меч из рук, и лезвие огнём пылает!
Узнай, подлец и трус, возмездие на вкус,
Я ничего отныне не боюсь!
Они боятся и кричат,
Они нас будут запрещать,
Но книгам не бывать на площадях,
Пусть лучше Кремль сгорит в огне —
Сам Достоевский был в тюрьме,
Какой у нас теперь быть может страх?
На Рогожской заставе огни,
Тёмной массой завод «Серп и молот»
Словно ангел подполья в тени
Достоевский идёт через город.
Житель всех неземных городов
Он спешит сквозь закрытые двери.
И вдали у Терлецких прудов,
След потерян. След потерян.
Как холодно, мой ангел…
Как холодно, мой ангел… мы одни,
Да так, что даже тени не видны,
Но звёзды в небе по числу ошибок
Напоминают прошлые грехи.
И снег струится белым ручейком,
Следы шагов дрожат под потолком,
И яблоко, пройдя круг по тарелке,
Уже спешит в оконный окоём.
От каменных столпов исходит пар,
Кипит в котле магический отвар,
Бетонный пол покрылся сетью трещин,
И за ударом следует удар.
Мне хочется забыть скорей, всерьёз
О взгляде из-под спутанных волос,
О женщине, что мыслила стихами
И пела, и любила — всё до слёз.
Сурдина гасит приглушённый звук,
И оркестранты просят помощь рук,
Реаниматор в траурном хитоне
Движеньем чутким отключает слух.
Вот и конец. В финале тишина,
И дрожь электропульса не слышна,
И ночь обвила слабостью запястья,
Разорвана небесная струна.
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. Работает в сфере разработки и поддержки Интернет-сайтов. Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен - в основном, на историко-географическую тематику. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Песни записаны по-русски, по-английски, по-польски и по-немецки; некоторые также переведены на французский, испанский, казахский и иврит. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Автор десятка книг. Публикации в литературных журналах «Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.).