534 Views
* * *
Не смеши. Ты «гений чистый красоты»
лишь в кругу своём угодливо-безлюбом.
Гулливер, твой рост — обычные понты
наряду с блатным уменьем цыкать зубом.
В честь себя ты называешь водоём,
пару улиц и общественные пляжи.
Лилипуты в окружении твоём
от усердия подпрыгивают даже.
Голос твой — на весь помпезный тронный зал.
Этот голос не по-детски угрожает.
Ты прекрасен, ибо сам о том сказал.
Лилипуты, как всегда, не возражают.
Диссидентское кружится вороньё
в сером сумраке лениво и нечутко
и роняет на величие твоё
содержимое бурчащего желудка.
И глядит на осквернённый грязный снег
Гулливер в привычной тягостной обиде
и клянёт заокеанский Бробдингнег —
ту страну, где он не слышен и не виден.
* * *
И, возможно, однажды ты
усмехнёшься в бороду
своему отражению
в старом треснувшем зеркале
и пойдёшь погулять
по негромкому странному городу,
чьи аллеи
металлом шальным исковерканы.
Будет речка змеиться вдали
гимнастической лентою,
не пытаясь понять,
почему эта жизнь сломалась…
Будет солнце сверкать —
такое амбивалентное,
что, возможно, на миг
даже станет завидно малость.
Будет клён у дороги
поникшей листвою сутулиться,
и внутри, из листвы, как морзянкою —
птичьи трели,
констатируя: именно эта
сторона улицы —
как правило, безопаснее
при обстреле.
Недольский
Понимать я начал понемножку
случая невиданную власть:
мне звезда упала на ладошку,
а могла б на голову упасть.
Дожил бы, мудак, до той минуты
безмятежно, без плохих вестей,
чтобы вдруг, звездою звезданутый,
пасть в ошмётки мозга и костей.
По мою нетронутую душу
музыку услышав высших сфер,
выходили б на берег Катюша,
Ольга, Валентина и Эстер.
Впрочем, что мне Вали-Валентины?!
Я признаюсь вам напрямоту:
что-то от описанной картины
холодок проходит по хребту.
Нет, не надо слёз, не надо воя,
безнадёжной горечи в строке…
Потому что всё ещё живой я,
да ещё со звёздочкой в руке.
* * *
Протестный бог оборван и небрит,
да и на бога не похож он вроде.
Он много и бессвязно говорит
о всякой чепуховине: свободе,
о совести, которую на хлеб
как всем давно известно, не намазать.
Убогий, словно Лёша Карамазов,
он точно в той же степени нелеп.
Его уже не слушают почти,
шаг ускоряют и отводят взоры.
Он глупая помеха на пути.
Он бесполезней сломанной рессоры —
и оттого окрестный добрый люд
спешит туда, где бог войны вещает
и людям веру с правдой возвращает,
даря сердцам и гордость, и уют.
Протестный бог измучен и разут,
его душа полна самообманом:
мол, будет облегчён небесный суд
для тех, кто побывать успел в Басманном.
Его и от людей, и от богов
уводят — участь мыслящих инако…
И он вползает в жерло автозака —
привычнейшую изо всех голгоф.
* * *
Из мест, где так ожесточённо
в песках злодействует хамсин,
вернулась Алла Пугачёва
в посконный край родных осин,
в тот край, где неизбывна вера
в особость строя и корней…
Вернулась. А с какого хера? —
Но Алле, видимо, видней.
Всё глуше занавес железный,
всё ближе вонь тюремных нар…
А.Б. молчит про цель приезда,
как на допросе коммунар.
Предположу, однако, грубо:
ей петь бы надо, пацаны!
Под песни Аллы дали дуба
все лидеры её страны —
их было пять. Весьма немало.
Какая боль, какая жесть!..
Так пой же, Пугачёва Алла —
тогда их скоро станет шесть.
Так пой же. Всё небесполезно.
Пусть мудаки сойдут во тьму…
Возможно, цель её приезда —
лишь стать свидетелем тому.
Песец
Скорей закрой на все засовы дверь:
к нам движется с заметным интересом
сиятельный Песец, полярный зверь —
лоснящийся, с немалым лишним весом.
Прийти грозится он и в явь, и в сон.
Тряситесь все: Нью-Йорк, Москва и Ницца.
Не зря он в Книгу Красную внесён
и оттого — нисколько не боится.
Песец смеётся — бодрый, как сатир.
Ему плевать — где джентльмен, где леди,
и он готов накрыть подлунный мир
видавшим виды тазиком из меди.
Пушистый зверь внедряет колдовство
в людские массы зло, неутомимо,
чтоб был Песец — и больше никого,
и больше ничего, Песца помимо.
Мир человечий съёжился и сник…
А в ведь в былом, забытом безвозвратно,
пускали мы Песца на воротник.
Он этот долг готов вернуть обратно.
Песец закрыл в грядущее портал,
и льются слёзы, и мрачнеют лица…
А он при этом нас в гробу видал.
Он к нам пришёл навеки поселиться.
* * *
Однажды средь побегов мака
на среднерусском на лугу
перечитался Пастернака
отважный генерал Шойгу.
С тех пор его минуют беды
с утра до нового утра…
Он пораженье от победы
не отличает ни хера.
* * *
Прозаики, поэты в самом деле
уже давным-давно узнать хотели,
оружие ль она, живая речь?
И чтоб король не оставался голым,
жил-был Поэт. Он жёг сердца глаголом.
И ведь отменно получалось — жечь.
Что остальным сегодня остаётся?
Глагол-то есть, но он уже не жжётся.
Глаголы не годятся на улов.
Каким же доверять небесным нотам?
Чем жечь? Деепричастным оборотом?
Наречием? Другим набором слов?
Пусть это от лукавого, дружище,
но всё преснее вкус словесной пищи,
остывшей на поверхности листа.
Что скажут Одиссеи Навсикаям —
неужто, что огонь невысекаем,
и сотен слов дороже немота?
Бесстрастное должно быть некрасиво.
Но ты — пиши, раз не писать не в силах,
тупи о белый лист карандаши.
Ведь нет того мгновения блаженней,
когда из слов на миг родится жженье —
там, под грудиной, в области души.
* * *
Когда во всём мерещится каюк,
подальше от девятой части суши
летят понты. Понты летят на юг,
где солнце ярче и стрельба поглуше.
На ипотеки, на жилищный фонд
им наплевать. И всем по нраву это.
Понты везде. По курсу — Геллеспонт.
Эвксинский Понт — и вовсе рядом где-то.
Не в вашу ль честь, летучие понты
(а скептиков, ей-богу, урезоньте…),
возводятся понтонные мосты?
Да и Пилат — он не случайно Понтий.
Заметные, как на панели б**дь,
как громкая и пошлая острота,
понты летят кого-то впечатлять.
Им очень важно впечатлять кого-то
и вызвать не любовь, так интерес,
коль их об этом очень попросили…
А снизу ручкой машет Понторез,
Верховный Понторез Всея России.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).