799 Views
* * *
А как в уравненье вкрались распад, растрата,
не разобрать ни технике, ни животным
Полевым протяжным нешифрованным матом,
Лаконичным пилотным.
Робот осознает свой код и строку в коде,
Помнит, куда бегал и что там делал,
Но не понимает, зачем окружившей его природе,
Такие пробелы.
Могут сложить слова: осень, дом, канонада,
Могут убить мышь (и не только мышь), сделать снимок, налить чаю,
Они не ели плодов из того сада (и из этого, за расписной оградой) –
Вот и не различают.
Все равно их не слышно – звук тоже протерян,
Даже когда галдят свой двоичный, птичий.
Как различать? Не могут найти критерий.
Нету различий.
* * *
Отсутствующий здесь не сможет обнаружить,
Что кто-то вдруг убрал заросшее стекло,
Что прекратился бред, что проявился ужин,
Что свет себе горит, а прошлое прошло.
Кому ты был блондин, чему ты был поборник,
Неважно, невредим прибой, подлесок, дом,
а пастой «Поморин» пусть чистит клюв поморник,
прекрасный сам собой как дембельский альбом.
Ставрида в семь утра, янтарный привкус лета,
Плотней морской воды привычки и дела,
А бывшая звезда, багровая комета
Давно уже прошла. Забыла, где прошла.
* * *
На стене в райцентре плавится зол, горюч,
«Переход права собственности через Збруч» —
В аккуратной плоской музейной раме
И, увидев прозрачный застывший в себе погром,
Обыватель крестится на оконный проем
И уходит дворами.
Потому что он населял уже, обживал,
Предыдущий и предпредыдущий девятый вал:
Начинается с мелочей, с декретов, трамваев,
А потом вот этот, по центру разверстый рот
Зацветет, созреет, вылезет и сожрет
Все, чем здесь обывают.
Он, сбежавший – скучен, он от природы – трус,
Его пригородный вкус нестерпим на вкус,
Леопардовый, лубочный и лебединый,
Ему снятся самые лучшие в мире сны –
Но забыл их, чтоб не стать фрагментом волны,
Не взлететь с картины.
Он замкнул себя в быт, как в черту на белом листе
И возможно он умрет на этой черте,
А возможно выживет, если случится чудо,
Но доверился ей, как муравей янтарю…
Шансы есть… это много. Я знаю, что говорю…
Кстати, он-то сбежал и тут, кроме картины, и нет никого, так откуда я знаю, что говорю?
И откуда я вообще говорю?
И смотрю – откуда?
* * *
Говорит горсовет: ваш баньян изучил пиньинь,
Программирует мир. У городов и пустынь
Перепуталась пряжа,
Просыпаешься в очередном неверном году,
Хочешь выключить воду – и включаешь вуду…
И боишься менять, а то на свою беду
Не поймешь, где промажешь.
А баньяну-то что, он не представляет нас,
Его лист не различает, где нос, где глас:
Небо село, затменье взошло, светофор завяз –
Все, как будто, в порядке…
В общем, сделайте, граждане, что-нибудь с ним сейчас,
Чтобы нас не развеяло в пепел – или алмаз —
По китайской раскладке.
Домовой комитет отвечает: не трожь баньян,
Ничего он не изучил, он пишет роман
На родном, между прочим, своем индийском английском,
А что текст переливается в вещество,
И плывет, и течет, и дышит, и нет его,
И нирвана гудит как улей, и нет его,
И растет по улице свет золотой, живой,
Совмещая соты и рой, вставая травой,
Проходя внутри как пятитональный строй,
Как рассвет над Рио, закат над рекой Сестрой,
Что ж, искусство, оно и в Австралии таково –
Сопрягается с риском.
И конечно, баньян на любом языке молчит —
От беспомощной ночи, от моровых окраин,
От всего что скользит сквозь щели, хвосты, хвощи,
Он не знает, почему мы все умираем,
Дышим тем, в чем сгораем, не помним, кого играем,
Где живые –
Какая сволочь их всех стирает,
Он их пишет заново — вместе с облаком, сном, побережьем, раем –
Каждый вдох, каждый сон в материю запирает,
ДНК, РНК… и выбрасывает ключи.
Сэр Томас Мор
И он говорит, подводя усталый итог
Столетиям розни, брехне, грызне и резне:
То, что об этом всём помышлял Бог,
Точно известно разве что Сатане.
Это промеж людей слово и дело хоть режь, хоть ешь,
Всё не отыщутся логика и существо,
Но когда целый старший архангел идет в мятеж,
Он как-нибудь знает — против чего.
Но пока живем, он не расскажет нам,
И достоверно доказано, что Бога плохо слышим уже мы.
Остается позволить каждому верить своим снам,
Как-то дышать в мире полусыром,
Чем-то ощупывать, помнить и уточнять,
Если невмоготу – творить
И надеяться, что милосердие спасет нас от внешней тьмы…
Или на той стороне/изнанке/всегда/потом
Дьявол поделится тем, что вместил узнать,
Надо же и ему с кем-то поговорить…
* * *
На дне луны, за границей сна, за барьером, за камнем, за
Той чертой, куда действительности закрыта виза на въезд,
Приснилось: черный квадрат Малевича выворачивается наизнанку, открывает глаза.
Просыпаюсь – все так и есть.
Реалистический сценарий I
Эти ваши пришельцы, не говоря ни слова,
захватили Маврикий, Коньково и Бирюлево,
напоили Петрову и унесли Петрова
(с точки зрения логики – выбор необъясним)
уронили живую стеллерову корову
прямо в пруд к Фоминым…
Я, конечно, не против, я даже совсем не против –
то, что выло в эфире, нынче сидит в болоте
иль воскресшим дронтом по Африке колобродит
(экология процветает как никогда),
ну кабак, ну Петрова, но прибыло в обороте
жизни, отдыха и труда.
Но пока они ледники в Сахару бросают,
и воронки туч над Арктикой выпасают,
и глагольную рифму как злостный сорняк кромсают
(а она цветет, растет и лезет везде)
объясните им кто-нибудь, что кисель – скисает…
а затем текущее в нем молоко – скисает,
даже мед не спасает, сам по себе скисает,
в общем, прет из Волги творог – полями, лесами,
и с таким несчастьем мы не справимся сами…
лучше делайте на воде.
Реалистический сценарий II
Понимаете, этот, цензурно сказать, влюбленный,
Он по бабушке был родом из Вавилона.
Из строителей. Доказали определенно –
Закрепилось в ДНК, в крови, как в реке.
И когда ему удалось к своей достучаться,
И взглянуть, и обнять, и врасти, и сделаться частью,
Он от радости пожелал всему миру счастья
На родном языке.
И конечно, общество встало примерно дыбом,
Экономика немедля нырнула к рыбам,
Нечем гнать вперед… всех ужасов, что могли бы
Рассказать вам, хватило б на добрые десять лет.
Вместо этого шар земной говорит «Спасибо».
Потому что счастье есть.
А могло быть — нет.
Реалистический сценарий III
НИ
А посреди Усть-Улса творятся такие дела,
Что у них король вернулся, и магнолия расцвела.
Теперь сидят и гадают, какого ещё ждать кругаля –
Отроду в Пермском крае не видели короля.
Был бы какой звероящер – пермской или даже юрской…
А он король. Настоящий. Разве что городской.
Климатологи и драматурги следят изнутри ноября
Как встает над Катеринбургом яблочная заря,
С некоторым изумлением на карте соединив
Глобальное потепление и артуровский миф.
Ни запретам, ни пророчествам цветенья не обуздать –
Авалон не хочет закончиться – и не может опоздать.
Проступает, время ускорив, сквозь вырубки и пустыри,
Мелкое теплое море, что живет у Сибири внутри,
И поют над облаками, плавниками, солнцем в песке,
Сиды Большого Камня на уральском праязыке.
Медленно, осторожно, месяц глядит со дна:
Если весна возможна – значит это она.
* * *
Нам бы хватило железа, золота и бетона,
Откуда ладьи, архаика? Причины просты.
В начале той самой войны Аид катился назад,
Поэтому в среднем течении Ахерона
Взорваны все мосты.
Мы тогда отбились, отстроились после визита.
Разве что Флегетону так и не дан отбой.
Теперь пылает для красоты —
Всем нравится черный огонь на полнеба, мы-то
не воюем между собой.
Заняты. Нам работы хватит до конца света:
Молекулы, фотосинтез, движенья карандаша –
Всё мы, и воздух, и сон,
Когда совсем устаешь, вспоминаешь — тут за углом течет целая Лета.
Выпьешь глоток – и снова можно дышать.
Войну она не смывает, не может, сама боится
Того, что ломилось на нас сквозь щели часов и дней…
С кем воевали тогда? От кого держим границу?
С живыми.
В этих краях нет никого страшней.
* * *
Рыцарь Симон, за семьсот лет огонь еще не погас,
Колодец все еще полон воды, конец пути – неведом.
Рыцарь Симон, не в твоей власти защитить тех, кто сражается сейчас,
И, скорее всего, не в твоей власти даровать им победу,
Но… нам приятно знать, что где-то ты слышишь нас.
С работы уволили по состоянию,
Пенсия – кормить воробьев,
Хватает только на то, чтобы тянуть понемножку,
Ну и социальное жилье, куда сейчас подселили ее,
Требует, чтобы она выгнала кошку.
А сил никаких, и мыслей нет,
И вокруг такая осень – вешаться впору,
Даже небо и лес – и те не глядят на свет,
И она стоит и гладит кошачий мех,
Но у тех, кто живет в перекрестье Мидлэндских рек,
Есть еще один вариант – он, собственно, есть у всех.
Можно просто пойти и попросить помощи у сеньора.
У кого? У Симона де Монфора.
И получить ее. Потому что, в целом,
Можно считать, что небеса пусты,
Можно не верить в бога и всех святых,
но господин шестой граф Лестер – совершенно другое дело.
Он был дан окружающим в ощущениях – в действиях и словах,
Настолько, что его и мертвого разрубили на части: целым он казался слишком опасным
(что вы хотите, тринадцатый век…)
Но форма правления, с тех пор неизменно существующая на островах,
По-прежнему отражает его представления о прекрасном.
Рыцарь Симон, за семьсот лет огонь еще не погас,
Колодец все еще полон воды, конец пути – неведом.
Рыцарь Симон, не в твоей власти защитить тех, кто сражается сейчас,
И, скорее всего, не в твоей власти даровать им победу,
Но… нам приятно знать, что где-то ты слышишь нас.
Там, где его убили, теперь горит огонь и течет вода,
Те, кому некуда и никуда, приходят сюда,
Потому что если встать над могилой,
Выпить воды и пойти за нужным, не оглядываясь назад,
То потом тебе (и вселенной), возможно, покажется избыточным результат,
Но отменить его – как и британский парламент – не получится уже никакою силой.
Набрать воды и выпить – не более двух минут,
И еще четыре шага, выйти туда, где ей мяукают, то есть зовут,
И увидеть пригодный для жизни маршрут из отличных осенних дней.
По курсу и далее острый лес, упирается в край небес,
И держит его на себе, с нарушением перспективы, как может, надежно, пусть и неловко.
В общем, к тому моменту, когда двузубая молния из облаков прицельно поражает тот самый не любящий животных собес,
Они уже выигрывают первое судебное дело и первую забастовку.
И, конечно, кошка по-прежнему с ней…
Так вот…
Рыцарь Симон, за семьсот лет огонь еще не погас,
Колодец все еще полон воды, конец пути – неведом.
Рыцарь Симон, не в твоей власти защитить тех, кто сражается сейчас,
И, скорее всего, не в твоей власти даровать им победу,
Но… нам приятно знать, что где-то ты слышишь нас.
Елена Михайлик
Елена Михайлик родилась в Одессе, окончила филологический факультет ОГУ. С 1993 года живёт в Сиднее, преподает в университете Нового Южного Уэльса. Доктор философии. Стихи и статьи публиковались в антологии «Освобожденный Улисс», журналах «Арион», «Воздух», «Дети Ра», «Новый мир», «Новое литературное обозрение». Премия Андрея Белого в номинации «Гуманитарные исследования» (2019). Автор трех книг стихов.