290 Views
Сентябрь
Вновь птицы выводят рулады с утра
на ставнях рассвета.
Прохожие шепчутся, дескать, жара.
Им нравится это.
И где же дожди? Где прохлада, скажи?
Где жёлтые тропы?
Но лето не хочет сдавать рубежи,
не хочет в окопы,
не хочет туда, где распутицы мрак,
где льётся за ворот
вода, с верхотуры летящая, как
снаряды на город.
Пусть всё это будет, но после, потом,
не сразу, не вскоре…
И осень свисает потёртым пальто
с крючка в коридоре.
2018
* * *
Долгие годы угрюмо борется,
словно с врагами Маклауд-горец,
цивилизация Чака Норриса
с цивилизацией Юнны Мориц.
Как-то давно, поглощённый сварами
и позабывший о сверхзадаче,
Рим, не готовый к приходу варваров,
в жертву тем самым себя назначил.
Ой вы, отечества несвободные! —
так не свободен от страха заяц…
Стала война до того холодною,
что обжигаешься, прикасаясь.
Ядом гадючьем Земля уколота,
стали золою в печи поленья…
Очень легко умереть от холода
жертвам глобального потепленья.
Так что во тьме, замерзая, борется, —
будь ты боец или стихотворец, —
цивилизация Чака Норриса
с цивилизацией Юнны Мориц.
* * *
гудит земное шапито подлёдный лов весенний сев
не так уж просто верить в то во что готовы верить все
не тянет сеть не клеит клей и в пустоту ведёт портал
жить стало явно веселей сизифа подменил тантал
стоишь как девушка с веслом где сделав ставку на зеро
дерётся с одномерным злом тысячеликое добро
пространство на куски дробя повсюду хит парад знамён
ты доброволец но тебя оттёрли выбросили вон
тебе бы тоже в руки стяг решимости высокой плод
но ты не существуешь как швейцарский королевский флот
ты устарел как граммофон как дом назначенный на слом
и столь же сер как дымный фон сражения добра со злом
невозмутимый небосвод еда работа стол камин
а люди умирают от снарядов бомб картечи мин
там горечь босховых холстов и почерневшие дома
там мир свалился с трёх китов и солнце поглотила тьма
но знаешь злу придут кранты как было в принципе всегда
оно на складках пустоты растает грязной глыбой льда
пусть без меня и без тебя но зло уйдёт в далёкий схрон
и гроздья красок сентября заменят тусклый монохром
* * *
Не время поэтической тоски;
не время наблюдать, как зло и немо
набрякших туч играют желваки
на скулах обезумевшего неба.
Война идёт, не зная знака STOP;
давно недостижима дольче вита…
Глубокий и извилистый окоп
осенней стылой сыростью пропитан.
Дождь открывает к холоду портал,
как будто открывает Трою Шлиман…
Солдат в окопе до того устал,
что сам себе не кажется живым он.
Горячего металла круговерть,
недолгая судьбы переоценка…
В окопе жизни нет. Снаружи — смерть
с гарантией не меньше ста процентов.
И всё, что ближе и родней всего,
почти исчезло в грохоте и дыме…
Солдат устал. Устал он до того,
что еле помнит собственное имя.
Солдат не знает день. Не помнит год,
атаку за атакой отражая…
Он не сбежит отсюда. Не уйдёт.
Его земля. Его, а не чужая.
* * *
Чернобылем отравленная Припять
тупой тоски — мой ад, мой бантустан…
И самое простое — взять да выпить.
А может быть, напиться вдрабадан.
Да, это пораженчество. Наверно.
Уход в шестое чувство от пяти.
Внутри, в душе — дешёвая таверна,
в которой чистоплюйство не в чести.
Покоя, благодушия — ни мига.
Везде царит слепая полумгла…
По воле тектонического сдвига
былая почва из-под ног ушла.
Когда бы мог — возможно бы, поплакал,
затянутый воронкой зла и лжи…
Ну что же ты, дельфийский мой оракул,
хоть что-нибудь хорошее скажи!
Рвануть бы по-есенински рубаху,
сострить, как мог бы сделать Беранже…
Ведь из богов остался Бах. И Бахус.
Другие боги кончились уже.
7 октября
Вместо воздуха в ноздри ползёт ядовитая взвесь…
А они говорят: ничего, дескать, личного здесь.
Чьи-то крики, и кашель, и вдовий отчаянный вой…
А они говорят: дескать, ты не удался графой.
Сколько раз на всё те же вопросы — всё тот же ответ.
Не привыкну никак, хоть живу уже тысячи лет.
Я пытался забыть, хоть давно каждой клеточкой знал,
что сюжеты различны — но снова всё тот же финал.
Как перчатки, менял я сценарии стран и эпох,
но всегда и везде оставался не нужен и плох.
И горазда была на дары неродная земля —
пуля, газ или бита. Порою — костёр и петля.
Я открыт всем ветрам на безжизненном сером плато,
и хотел вопросить бы: за что?! Но я знаю, за что.
Перспективы мои и надежды мои хороня,
генетический код, как обычно, подводит меня.
Вот и снова наш мир в безвоздушном пространстве завис…
На колени, — они говорят мне, — и голову вниз!
— И тебя изведём, — говорят, — и твой мерзкий народ…
И освенцимский пепел опять заполняет мне рот.
* * *
Разрыв. Горящий танк. Раздавленный окоп.
Свинец. Фрагменты тел. Панические крики…
Вчера я различил в могучий телескоп
бессильную слезу на скорбном Божьем лике.
На сером блокпосту оконного стекла
наш век приговорён к осенней высшей мере.
Ревнители Добра вдыхают морок Зла,
который заместил весь воздух в атмосфере.
Мир чётко разделён: чужие и свои,
охвачен, как огнём, воинственным экстазом…
И выйти не дано из смертной колеи,
поскольку зуб за зуб. А также ум за разум.
Подул ли суховей, пассат или хамсин,
а, может быть, шаман наворожил плешивый —
но спичка подожгла разлившийся бензин,
спалив ко всем чертям пожарные машины.
Упасть, вдавиться в грунт. И выжить до утра,
но заняты огнём все впадины и ниши…
Куда уехал цирк? Он был ещё вчера.
И ветер не успел со стен сорвать афиши.
* * *
Злость слепую под металлом затая,
не подделка, не киношные макеты,
словно стая птичья в тёплые края
над Израилем летят, летят ракеты.
След полётный их, загадочный безвиз —
словно неба нерасчёсанные космы…
Их пускают люди, сделанные из
сгустков ненависти — чёрных, словно космос.
Им не снятся сострадательные сны,
всё сошлось в их боевой житейской смете:
им лишь хочется, чтоб не было страны —
той, в которой жизнь куда дороже смерти,
той, оставшейся в запутанном узле,
в душном мороке борцовского захвата…
Мир на этой солнцем выжженной земле —
сущий нонсенс, как ермолка Арафата.
Не упасть. Сразиться. Выжить. Чем не цель?! —
старомодная, как танец «Рио-Рита»…
И я слышу вновь и вновь:
«Шма Исраэль…»
от агностиков, не знающих иврита.
* * *
Ты сел в автобус много лет тому
и с ним летишь в неведомую тьму
с покорной терпеливостью холопа.
Несешься вдаль в безликие места
из тех времён, где жизнь была проста —
по сути, три притопа, два прихлопа.
Подсев на ожидания иглу,
ты тянешься, всё тянешься к теплу,
как будто Харе Кришна к Харе Раме.
К далёким недоступным берегам
умчался развесёлый балаган
со всеми разноцветными шатрами.
Над миром дождь. В ушах — кандальный звон.
Твой некогда мобильный телефон
отныне в зоне слабого приёма…
И оттого — сродниться ты не прочь
с автобусом, несущимся сквозь ночь.
С водителем, очки забывшим дома.