231 Views
* * *
Иду по дороге не только с людьми,
иду по дороге вместе с муравьями,
оступаюсь, падаю, ломаю, ломаюсь,
чтобы кто-то прошел живой
Опадают, осекаются перья, когти, волосы,
их лунные отростки врастают в ковер,
строят гнезда по углам, за шкафом, в ванном сливе —
пустая клетка для убитой птицы.
Следы Орка повсюду, Элисса мертва,
хоть видит в зеркале свое отраженье,
асфальтную тень причесывает глаже,
мягче ступает, но слышит глубже
дохлых крыс, кошек — не торопятся хоронить;
обветрены их кости вблизи дорожек:
резиновый асфальт расставляет ноги —
для пешеходов и кто уже кентоврат.
Лестницы дахмы — башни молчания,
куда приносят умерших, — осквернены:
асфальтные осколки разбросаны по земле,
асфальтные одеяла укрывают живых;
на детских площадках разложат руки
ноги, голову отдельно от глаз, живот от — грудины,
мимо на великах гоняют дети,
обводят следами шин груды костей…
Еще иду по дороге, с другими тенями,
Вергилий в стороне, вне циферблатного круга,
на нем перепутаны зодиакальные знаки
в черное солнце звездой Эрцгамма.
Сумерки, час между собакой и волком,
мой путник совсем обессилел, мерячье за воду,
мы выходим как кровь, как Улисс в царстве мрака,
чтобы кто-то напившийся заговорил.
• Мерячье, или меряченье – «зов Полярной звезды», временное помешательство.
Июньский запах
В лесу пахнет разложившемся трупом
Мертвым животным, падалью в нем,
Особенно после дождя душно и склизко
Видеть, как мухи утилизируют жужеличный Вавилон:
Слизни жрут раздавленных улиток,
А полевки просто мертво лежат у нор,
Весь лес — огромный набитый рот—
Жует скорбный июнь.
Дух человеческий в лежащем трупе,
Человечество переработано в нем
Каждым павшим, сорванным, кто обескорнен.
И слизень, уминающий за обе щеки,
И мухи, перородившие не один комариный рой,
Осознанны в этом как буддисты;
Из всеобщего пожирания мира достают
Надежду от этих дней.
* * *
Они лежат на прокаленной поверхности.
От них остались пепел, кусочки костей, могильная гниль,
но они все еще ждут…
Я кладу их в глубокую миску,
заливаю прозрачной эпоксидной смолой — до края
даю застыть сутки.
Кабаны, косули, степная мышовка,
кандибка, желтая цапля, колпица, кулик-сорока,
ремез, тюльпаны, пион…
Все вышло из воды, говорил Фалес.
Смола сращивает воедино всех назад —
цветы, зверей, насекомых.
Были вода и ил, затвердевший в землю,
Зевс из их чаши испил мощь Протогона,
и стал всем один быть.
А в моей чаше бессилья, страданий
влажный эфир, хаос и мглистый Эреб
медленно и вечно замирают.
…Разбиваю миску — полугеоид в ней —
половина яйца — половина неба или земли? — какая
половина камеры Вильсона?
И то, что было раньше как соль,
всего за день шестой отвердело и родилось
мышино-птичьм-косульным гласом.
Бобротелек, косулампа, утюголоз, камазабан —
в сосуде Гефеса переплавленные агнцы
для злодеяний глаз.
И пробужденный новый Фанес,
любовается в дышло скотомогилью,
мне, Лилит, говорит:
— Форма не завершаема, как событие, —
ты до сих пор принимаешь райский сад
подарок Бога и Адама.
Райский сад казкова дубрава
эффективно перемешена заговором:
Помним, скорбим.
* * *
Чувствую, как в тело мое ступает
Смерть. Ее теплый ветер протягивает жизнь под ногтем, —
расправляет,
не дает стянуться в узелок,
трещиной растрескивается рядом с ударом,
за ним выстреливает налившаяся почка —
раскидывает свои листовые пластинки,
словно пляжники тела,
но опережает их
белая футболка на два размера больше —
поляна шестиконечных лютиковых голов, а потом
вдруг замолкает —
ты не ходишь туда,
не смотришь отсюда,
и магнолия с яблоней облетают без тебя…
На ней кроссы и широкие джинсы
яркий топ едва налез на грудь
большие наушники погромче
нет там не Нирвана и не Продиджи
там свои герои
а здесь Джой Дивижин на майке
о них она знает лишь ничего
подразделение нацистских концлагерей для красивых евреек
кита(арий)ских неверных жен
как мы с тобой в конце 90- х
ходили
носили худи называя их кофтой на
молнии молнии отпечатались на их забитых телах
даже в посылках с «Озона»
скетчбук, аромосвечка, наклейки, магнитики, снеки — мерч фандома
мы обклеивали ими школьные туалеты
переводилками на плечо —
на маковое знаменное поле клеили свое — фацеливое.
Вот они — партеногенезные реки,
выходи Персефона, кричу я тебе,
ты помнишь подарок от класса,
на что скидывались по пятьдесят, по сто
каждое лето
/
Сейчас я /тебе/ его/ подарю
/
Смотри /
/
Мы снова в царстве Аида
/
застенчивость кроны нам не к чему
и так на брокколи похожи —
три зерна на тарелке и их счастье
оплетает лозой Деметре глаза
Эта страна никогда не любила людей,
не верила в них, добра им не желала
только требовала идти на постоянные жертвы,
вот она жертва — вот стоит на самом краю,
чувствует гниль из бездны.
Ты кричишь мне: Ну что — нажала?
Нет, сейчас нажму.
Юность —
куда уж зловеще, что и не знаю —
видеть в других свою, или когда ее обрезают,
да, на этом самом месте, на краю.
* * *
Мне мерещатся руки
в ежах Балтийского мола
те самые что мы не пожали
Женские
из заваленных штолен
Леса утюжили
квартиры призвали
сохранять мировой холод
А вы не слышите (что ли)
как они дышат?
греют точки над и
латинскую зет
и все во что можно
ненависть уложить]
• Ежи — бетонные волноломы. Также ежи (противотанковые) — преграда для бронетехники.
Цветные мелки
Когда у меня (снова) будут мелки,
Я не нарисую на асфальте желтое солнце,
Не напишу синим «МАМА»,
Не свяжу Сережа и Таня знаком любовь,
Не закрашу сердце в сиропный розовый цвет
Я напишу: Не На До
Ба Ах Ка
Не надо Ка возвращаться домой
Запись будет корявой, по-детски смешливой,
словно спотыкаясь о притяженье Земли,
за камешком прыгала, до Огня достала —
перевернула 10 в 01 —
невидимое узнала, и
Амон нарекся Мин
родных, близких солнечные следы
меловыми пальцами торчат на тьме
как деньрожденческий розовый бант.
• Ба, Ах, Ка — у др. египтян материальная и нематериальная основа человеческой души. Г. Масперо полагал, что в Ка заключен «духовный двойник» человека.
• «Ка возвращается домой» — значит умиреть.
• Мин — второе имя Амона, означает «видимый».
Парк культуры и отдыха
1. Муралы
Миру нужны герои — Marvel и DC не справляются!
Нужна Лига справедливости, отряд непобедимых
Мстителей, Тамплиерский орден
романтиков — пожарных летчиков врачей моряков,
их будут любить девушки, девушки больше не захотят
за экстремистов выходить
догхантеры, их будут гладить по золотистой челке,
говорить об обеде, о беде, которая как контрацептив,
сдувает спецприемник
в сторонников левых и правых партий — они уважают,
противостороне их иноагентской матери,
совершившей транс-переход.
Их лица уже на фасадах, но кто черты оживит,
кто офранкенштейнит, голем поймает
и из бетонного саркофага раззоточит?
На трафаретной сетке в узлах закреплены
иероглифами в пергамент отчаянья жесты,
что ячмень тлеет в Осирисный лик.
Кому — Нуит, Василисе, Пасифае — предстоит стену целовать,
чтоб ссыпалась краска, Нил разлился, чтоб камень
вышел семенной конницей.
Там он стоит как Шигирский идол, ждет,
внутри цементабетона, в безкислородном миру,
и пять личин его с проломленными черепами
снятся в холодном липком словно и они
в тех болотах, вцепившись зубами
сплелись как репеномам и пситтакозавр.
Репеномам — древнее млекопитающее, пситтакозавр — травоядный динозавр.
2. В парке скульптур
свет передается из глаз в глаза:
от узкой щели горизонта одеваешь на лицо паутину,
дремоту спящего леса;
темнота падает под деревья,
твои ноги видны, а когда ветки коснешься,
ломаются о тьму воем —
рассказывала бабка внучке
и произнеся воем застывала
буквально превратилась в истукан
в пещерную сомати обратилась
в лиственничном парке рядом с входом в город
с входом в пещеру
где да Винчи Поймандра и встретил
где недалече смерть паслась
все генсеки министры бывшие нынешние
премьеры заседатели от ООН
губернаторы парламентеры и тд и тп
мертвые т.е каменные
сидели в зелени мертвых волнах
что мусульман на Байраме
и яблоку не упасть
а яблоко над поляной хрустальным сном
в вечной молитве азь
сидели перед ней как на уроке
а мимо них катился невидимый шар
как в советской игрушке Лабиринт
но в ней он был маленький и ртутный
а здесь — невидимый шаровой
с гулом атомной бомбы
с красной кнопкой, т.е. пупком,
прямо на нее свой глаз ощерил
прямо в него вцепились ее
кто выход ищет молебном
кто смысл обретает пустой
не оступиться не сойдет
Иерихон семикратно петляет дорогой
глотая кровавые языки
а она про меж себя шепеляво
словь околоплодный пузырь
не погрешить — рыцарская дама
платок кириллиц уронить успела
прямо в огненный зев
бабка дочь или внучка —
в той космогонии не разобрать —
кто читает Бардо Тодол? —
кто в живот ночного леса одет
в траур ночной паутины
кто рвет черного неба щель
кто зовет чтоб разбудила
кому в чрево заново полезать
Карта болот
Приснилось, что месячные пошли
но цвет их был — светло-бежевый,
в тон сукровице, отошедшим водам.
Не в рану окрашивался мир —
сепией старился (как Бенджамин Баттон),
а сон подводил под ним черту.
Сонная вода оттиск закрепляла,
обводила хной деревья, дома
черты — твои, всех родственников
детства левобережные реки,
на четырнадцать раз разрывала
воспаленьем блейковского эха.
Бурые лужицы-ночи, глаза Урды
проступили в этом болотном краю,
за неделю до начала сезона дождей,
наметили на календаре себе место
раскидали жатву из рук и ног
чтоб знала теперь маршрут.
Порубочный
На дороге повалена трава
Разметало ее будто ураганом
Будто осень на ней прилегла
Но нет час назад была зелена живая
Час назад росла вверх пыльцой
И зеленые ветки падают сверху
На руках их свежий спил
На туловах их бревен свежий сок
На земле их няньке младенческий пушок
Остриженной гурьбой тихо остывает
Апофеоз войны негласный наблюдает
Морщит безъязыким криком лоб
Играя желваками мокрыми глазами
Учит сердце несломленности
А на него уже выдан порубочный билет
Вот так рунические знаки огрубеют
Под присборенной рубашкой рукаве
(Ветка, что к этой ветке подойдут)
Я запись по своему отцу
Он — горе — нашел трусость в сыновьях
У древних карелов был обряд — карсикко — создание дерево-знака с ветками, обрезанными определенным образом. По карсикко можно было многое узнать о его создателе. Если родители автора были живы, на карсикко оставляли две ветки, если же был жив только один из родителей – ветку тоже оставляли одну. Также делали карсикко в виде затеси — на стволе затесывали площадку, на которой вырезали знаки.
* * *
Годовыми кольцами:
Тюрьма
Тюрьма
Тюрьма
Тюрьма
Тюрьма
Тюрьма
Тюрьма
Побег
Побег
Побег
Побег
Свобода, свобода, свобода
Свобода, свобода, свобода
Свобода, свобода, свобода
Свобода, свобода
Свобода
Исцеление
Исцеление Ис
Целение
Исцел
Названия глав книги Эдит Эгер, годовые главы
Пики над головами
Мумифицированные ветки-когти внутри пня
Спицы колеса
Ребра времени
сходятся в сердцевине Черной дыры
прикосновением другого ощут
ить
* * *
гортензия: розовая сиреневая бурая
а вот и в салатной зелени
разливается как гематома
зеленая бурая кремово-белая —
фарфора кожа — шерсть вьючья лабрадорья
под шерстью — почти пустота
здесь ютились когда-то ряды
игрушечных собачек копии
здесь сражались когда-то с болезнью
когда-то
сейчас — гортензии лепестки бесцветны
но дышит тенью прошлогодних листьев —
сердце идет память встала и слава
выброшенность на смерть не заметит
боли не прибавит
гортензиевый сад ее последняя стая
белое их тело ей подношенье
в сыновозрождение обходящих
Елизавета Гарина
Поэт, прозаик. Окончила физико-технический факультет БФУ им. И. Канта. Пишет стихи и рассказы с 2011 года. Печаталась в журнале «Артикуляция», «Кольцо А», ROAR, Angime, портале «Солонеба».