341 Views
* * *
Был путь таким понятным. Был мир такою глыбой,
что сдвинь его попробуй с размеченной тропы!
А нынче он отвратен, как заливная рыба
у Нади Шевелёвой в «Иронии судьбы».
Нас вволю накормили войной, как едким натром,
нас бросили наружу, в объятия дождя.
И радостные песни поёт нам Фрэнк Синантроп,
обратно к обезьянам наш славный род ведя.
Мы были в пятом классе. Теперь мы в третьем классе.
Нисходят интеллекты в бессмысленную тьму.
И что-то нам с экрана опять мычит Герасим,
виня во всех печалях усопшую Муму.
У всяких деградаций есть повод и причина.
Расслабься. Не препятствуй. Ни в чём не прекословь…
И снится нам ночами то чашка капучино,
то розовые розы, то вечная любовь.
* * *
Желая зафиксироваться в топе,
купюры ты легко швырял в фонтан…
Ты даже написал себе байопик,
в котором был не мелким, словно клопик,
а мощным, словно греческий титан.
Ты три печали и одну невзгоду
познал и был беспечен, словно пух.
Пил пиво, виски, водку и крем-соду…
А слух, что был любезен ты народу —
так он тобой и создан, этот слух.
Ты верил, что не вписывался в ниши,
был баловнем придуманных удач.
Мечтая быть то в притче, то в афише,
на цыпочки вставал, пытаясь выше
казаться тем, кто был не слишком зряч.
Я — параллельным курсом, понемногу,
сполна вдохнув былых иллюзий дым,
доверился рифмованному слогу…
Я мог бы стать таким, как ты, ей-богу.
Но лучше быть незримым, чем смешным.
* * *
Я сам себе хирург, я сам себе зоил.
Я слушал камертон, но камертон сбоил,
и компас жертвой пал слепой магнитной бури.
Все потеряли всё, простолюдин и граф,
и никаких вокруг понтонных переправ,
и ближе, ближе рёв воюющих центурий.
Лишь воет ураган, в истерике гнусав.
Союзники ушли, доспехи побросав,
небрежно нас швырнув на растерзанье стуже.
Сухой вязанкой дров сгорели города,
и брёл я по путям, ведущим в никуда,
от хаоса внутри до хаоса снаружи.
Кричи ль до хрипоты, останься глухонем…
Ты, бывший человек, теперь статичный мем,
изгнавший из себя того, кем был когда-то.
Безжизненный ландшафт, несыгранная роль.
И вот оно пришло, тупое Время Ноль.
И нулевой итог. И нулевая дата.
Земной парад-алле застыл у знака «СТОП!»,
а в небесах Господь, устало морща лоб,
как рубиковый куб, сжимает в пальцах время,
и смотрит, смотрит вниз на этот дым и мрак,
на нас, на заводской непоправимый брак,
на явственный просчёт шестого дня творенья.
* * *
Услышь, как седой непогоды стаккато
в винительный впало падеж.
Истлели на тоненькой кромке заката
бумажные крылья надежд.
Да здравствует племя дошедших до точки
нас всех. И тебя, и меня.
И бьют всё сильнее секунд молоточки
по часикам Судного Дня.
Нуждается в новой, чужой переплавке
изъеденный молью до дыр
по калькам фон Триера, Босха и Кафки
однажды придуманный мир.
И, горбясь понуро, застыла минута
в часах Сальвадора Дали,
как будто хирург, говорящий кому-то:
«Мы сделали всё, что смогли».
* * *
Ты меня не слышишь совершенно,
сидя на другом краю стола.
Барахлит приёмная антенна:
видимо, гарантия прошла.
Ты меня не слышишь абсолютно.
Видно, говорю я сам с собой,
а в твоих ушах грохочут лютня,
барабаны, флейта и гобой.
И, своих же аргументов пленник,
я хриплю и силы трачу зря.
Как мудак я выгляжу. Как Ленин.
Как живой с живыми говоря.
Отдышаться выйду на дорогу;
грусть меня обнимет, словно мать…
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…
А могла бы, сука, не внимать.
* * *
И кажется, будто промчались века,
эпоха просрочила годности сроки.
Но память взрывает бетонные блоки —
лохматый пацан на эстраде ДК
лабает отчаянно «Slade» или «Smokie».
Нет, это не вестник общественных смут,
всё те же скульптуры всё в той же аллее…
Но стали девчонки намного смелее
и больше платочков в ладонях не жмут.
Горят их глаза, как комета Галлея.
Гитарный запил, барабанный обстрел…
А в яростных венах окрестного люда
всё выше процент алкоголя и блуда.
Советский Союз погрузнел, постарел
но крышку котла не срывает покуда.
Горит рок-н-ролла нездешний огонь,
и пульсы несутся, как дикие кони.
Никто не слыхал про «обком в Вашингтоне».
Покуда из глаз не таращится хтонь,
и нет в обиходе понятия хтони.
Всё это возникнет потом, а пока
балдеют народ и охранник у входа,
который и сам плоть от плоти народа.
Струится свобода с подмостков ДК…
О да, это сладкое слово “свобода».
Умца-умца
1.
Кафкианским ли сюром навеяло
или серым настроем с утра?
Кто такая ты, Настя Ивлеева?
Я не знал о тебе ни хера.
Все вы люди с мужьями да жёнами.
Что ж тогда ни с того, ни с сего
на пирушку пришли обнажёнными,
позабыв, что идёт СВО?
Припев:
Пей, дружок, томатный сок —
будешь крепок и высок!
Но когда к народу выйдешь —
всё ж надень на член носок.
2.
Подавите реакции рвотные.
Может, всё это фронда из фронд?
На арену выходят животные
под названием Русский Бомонд.
Это так визуально нездорово!
И скажу как простой человек:
поглядишь на Лолиту с Киркоровым —
и либидо лишишься навек.
Припев:
Двести лет домбят Бомбасс,
но ведь это не для вас.
Вам бы вырезы для жопы
да мошонки напоказ.
3.
Это было нормально когда ещё? —
в девяностых! Но время пришло.
И сурово глядит, осуждающе
на лобки вам товарищ Хуйло.
Солнце скрылось. Тревожно смеркается.
Отчего ж вы сбледнули с лица? —
Оттого, что приходится каяться,
ожидая приход пиздеца.
Припев:
Весь тифозный наш барак
вам желает всяких благ,
а взамен корпоративам —
Сахалин и Устьвымлаг!
Ещё припев:
И не станет злой тоски,
и тревоге вопреки
ярко вспыхнут над тайгою
голубые огоньки.
* * *
Если ты от ухабов и рытвин устал,
если ты старомоден, как ода —
говорят, где-то рядом есть некий портал,
предназначенный для перехода.
Отыщи эту малозаметную дверь —
может, чувство поможет шестое.
Оставаться снаружи нелепо, поверь,
и Париж больше мессы не стоит.
Этот мир за окном в сердце дырку прожёг
под потоками снега и града…
Значит, дверь приоткрыв, просто сделай шажок,
и бояться не надо. Не надо.
Там не знают про ужас падения бомб,
там и слова-то «бомба» не помнят.
Там любой, подрастратив ненужный апломб,
будет радостно принят и понят.
Там весь мир у тебя на ладони. Владей!
Там не место раздорам и вьюгам,
там собаки и кошки гуляют людей
и довольны собой и друг другом.
Есть у каждого солнце и неба щепоть,
и дома — словно полные чаши…
И детей там улыбчивый кормит Господь
гефсиманной душистою кашей.
* * *
Рисованные дрова в рисованном очаге;
холодный январский день узор на окошке вышил…
Я крайний из могикан, евреев и удэге.
Я выйти готов в народ — но жаль, по УДО не вышел.
Тезей потерял клубок, тот взял да скользнул из рук.
Кому объяснишь теперь, что, дескать, попутал леший?
Сигнал GPS пропал, дороги свернулись в круг.
Ты камо грядеши, друг? Куда нам теперь грядеши?
Зато у конца времён — и стиль, и беспечный шарм,
Шопен не в цене давно с унылым своим ноктюрном.
И снова к земле летит большой новогодний шар,
и вновь ретротанцем жгут Траволта и Ума Турман.
Как бизнес поднялся твой! — признай, продавец гробов.
Довольно и сыто смерть подводит свои итоги…
Усмешки пустынных глаз, оскалы гнилых зубов —
казанские пацаны, газанские бандерлоги.
Какое к чертям УДО? Скорее дождёшься: «Пли!»
Торнадо, самум и смерч привычны в погодной сводке…
И что этот мир? Театр. Актёры уже ушли,
оставив лишь мунков крик, немотно застрявший в глотке.
* * *
Опять всё та же проповедь за мир.
Никто ж не скажет: «Надоело. Баста!»
Молитвослов, зачитанный до дыр.
Одно и то же мелет копи-пастор.
Я больше это слышать не могу.
Лишь белый снег. И пятна на снегу.
Вблизи — Карлаг и Беломорканал,
барачные бревенчатые срубы…
Покажь, солдат, военный арсенал!
Неужто кулаки одни да зубы?!
Осколочный глубокий индпошив…
Простой стежок — и ты уже не жив.
Зато вдали — айфоновый экран
красивым пошлым клипом испохаблен.
Союзники свалили в ресторан
с работниками Красного Креста, блин.
Так было раньше, так и будет впредь.
Кому-то жить. Кому-то умереть.
Летали в небе стайки облаков,
деревья были, помнится, большими…
А нынче-то добро — без кулаков,
зато с омаром, стейком и сашими.
И бесприютен, холоден и сир
наш тихий пульс, наш беглый штрих-пунктир.
Что скажешь ты и что не скажешь ты —
мне безразлично. Я уже не внемлю.
Повсюду цукерберги и кроты
зарылись ископаемыми в землю.
И никого отныне не спасти
Закрой глаза. Считай до десяти.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).