215 Views
Здоровенная серая крыса сидела на столе и самозабвенно грызла сало, головёнка её мелко сотрясалась, зубы с суетливой сдержанно-кровожадной жадностью теребили пищу. «Ах ты, гадина!» – взревел Жора и растерянно заозирался по сторонам в поисках чего-то тяжёлого. Крыса взглянула на него остро и снисходительно: уже пару недель она сновала вокруг его пьяного слабо шевелившегося тела и поняла, что бояться нечего. Она знала, что это полудохлое существо не могло быть опасным для неё. В последний раз, когда он швырнул в неё тарелкой, то неуклюже опрокинулся сам и долго барахтался на полу, пытаясь подняться, но так и не смог. Он тоже понимал, что эта крыса его победила, она одолела его, то и дело она сидит теперь в центре его стола и насмехается над его слабостью. Повелительница Мышляндии, Королева дерьма, Владыка гнилья и мусора.
Изо дня в день он порывался подняться, но все старания его растворялись в едком содержимом бутылки. Иногда звонила жена и в горячке обиды, в тщетной попытке достучаться до него выкрикивала всевозможные обвинения. Он отмалчивался, не в силах связно произнести хоть что-нибудь. Ей чудилось в этом равнодушие. Пожалуй, так и было, это было абсолютное безразличие бессилия. Её здоровое женское естество не могло осознать всю глубину его человеческого фиаско. «Ты жесток, жесток, – обвиняла она его, – ладно я, подумай о детях». Но жестокости не было, он был мягок как растаявшее желе и так же тягуче влажно слаб. Мысли о детях, о ней тонкими нитями тянулись сквозь рваное полотно его жизни, опрокинувшейся в сумрачный мрак запоя. В темноте зарождающегося утра в мучительном ожидании момента открытия магазина он включал её звуковые сообщения – нежные или злые, они действовали на него как музыка, будоражили или пленили. Она умела ругаться красиво, перемежая высокопарности с матом, они выливались из неё как-то вдруг, неудержимо и неистово, на едином запале страсти, и вдруг обрывались молчанием безысходности, долгим и беспросветным, как эти самые предутренние мгновения перед открытием магазина. Это неправда, что мужчины не любят женские скандалы, они ими питаются, через них подыхают и воскресают ими. Когда женщина перестаёт бушевать, наступает тишина, беспросветная и унылая, как мрак за окном, ни огонька, ни маячка, ни единого шанса на рассвет.
Она давно уже не писала и не звонила. Однажды тихо и неожиданно образовалась в проёме двери. Он вскинулся в недоверчивом недоумении.
– О, ещё не сдох, – светски констатировала она, улыбаясь иронично и ласково, фирменная улыбка безразличной учтивости, она потчует ею клиентов, коллег и соседей, с некоторых пор и его. Повеяло холодком извне. Возраст её не дурнил, но и не красил, скорее обозначал более чётко то, что ранее было лишь в эскизе.
– К сожалению, нет, – отозвался он, неуверенно и шатко поднимаясь с дивана.
– Я просто пришла проверить, не пора ли вызывать похоронную службу. Ночью вдруг проснулась от каких-то дурных предчувствий. Не могла заснуть до утра.
– Мне и впрямь было плохо, видимо, поднялось давление. Я выпил две таблетки из тех, что ты оставила. Водки не было, пришлось таблетки. И ко мне на днях явилась крыса. Прикинь, прогрызла бетонный пол и залезла в комнату.
– О! Почему не белочка?
– Видимо, белочку не заслужил.
– В Китае считают, что белки и крысы – одно и то же по сути.
– Белки высоко метят, крысы низко. Полагаю, мне предназначены крысы. Я уже не могу горделиво и кокетливо скакать по деревьям, только ковыряться на помойке.
– Не увлекайся грязнотами. Затягивает. Жалеть не буду.
– Я знаю, что от тебя жалости не дождёшься.
– Надеюсь, ты ещё не настолько опустился, чтоб взывать только к жалости.
– Не знаю, может, и опустился. Сложно понять, как глубоко ты упал, сидя на дне ямы.
– Она сильно стремилась к тебе, ежели прорвалась сквозь бетон. Какова она, эта прелестница?
– Наглая. Я её приманиваю. Как приманю, посажу в коробку и вынесу на улицу. Она уже ест с руки.
– Интересно, ты её приманиваешь, или она тебя? Может, это ты с её руки её кормишь?
– Может, и так. Она такая умная, сука, и прожорливая, всё понимает и всё жрёт. Интереснейшее создание. У меня же очень тускло здесь, никакого движения, как в кисель попал. А она юркая, живая, темпераментная. Она меня забавляет. Но я избавлюсь от неё, я уведу её наружу. Дома ей, конечно, не место.
– Говоришь о ней, как о женщине. Смешно.
– Ревнуешь? Вроде, никогда, никому…
– Ну, крыса – это не женщина, это что-то потустороннее. Думаю, здесь я бессильна.
– Этой крысе я нужен для выживания. Жизненно необходим. Скажи, что тебе я нужен так же.
– Не могу. Боюсь, для моего выживания было бы лучше, чтоб тебя не было.
– Уверена?
– Нет, выдвигаю разнообразнейшие гипотезы. Доказательства собираю. Пока не определилась ни с одной.
Однажды крыса застряла в книгах, она силилась сквозь них прорваться к своей дыре, но беспомощно замаячила между стопками, задница оказалась очень толстой, голый хвост дёргался беспомощно и нелепо. Жора подобрался к ней с молотком, думая, что покончит с этой серой биомассой навсегда, исторгнет наконец эту заразу из души и дома. Он уже замахнулся, и вдруг какая-то невнятная тошнота подкатила к его сердцу. Он безвольно опустил молоток, с осознанием фатальной покорности разворошил книги, крыса обернулась с недоумением, но, взглянув на него, поняла – блаженный, метнула проволокой хвоста и скрылась в темноте своей норы. Через пару часов появилась, с неторопливым достоинством прошествовала к столу, внимательно и интимно взглянула в глаза Жоры. Жора оторвался от телевизора, где бушевали киношные военные страсти. «Пришла, шаболда. Что ж властвуй, пока властвуется», – беззлобно произнёс он, протягивая ей кусок колбасы. Она приняла его, склонившись над едой, плотоядно заелозила зубками. Иной раз она вскидывала глаза на него, они пересекались взорами и продолжали дальше жить – она ела, он пил. Телевизор оглушительно гремел о войне. Тишина пронзительно молчала о мире.
* * *
Их были полчища, легион, отовсюду они сбегались в затхлое сыро-вонючее пространство блиндажей и окопов, земля была покрыта серым пищащим вибрирующим покрывалом, движущимся навстречу человеческому теплу. Каждый шаг – прямиком в кровоточащую жижу извивающейся плоти, они вскидывались ввысь, облепляли берцы, грызли жёсткую кожу, карабкались по штанинам. Обезумевшие от голода, от ненасытного стремления сожрать всё живое, они безостановочно сновали туда-сюда, обречённые на вечный непокой неутолённого желания. Иногда он в бешенстве начинал палить в них, окрашивая их непобедимую серость в брызги кроваво-красного буйства, но красный цвет вмиг стирался с поверхности новыми серыми тушками, резво семенящими по трупам товарищей куда-то ввысь, куда-то в бок, куда-то вниз, куда-то…
Андрюха от скуки казнил их по вечерам, устраивая потешное представление перед бойцами, разыгрывая сценки суда, палачества и помилования, перемежая действо дурашливыми мальчишескими ужимками и глупыми жаргонными прибаутками. Андрюха был самый молодой среди них, двадцать один год. Жора оказался самый старый. Их прибила друг к другу тоска Жоры по детям, его неумная жажда заботы о ком-то другом, оправдывавшая его перед самим собой. «Уймись, в конце концов, не мельтеши. Надо быть хоть немного осмотрительнее», – бубнил Жора привычным речитативом, опрокидываясь памятью в утешительный уют покинутого дома. Он снова видел насмешливо-нежное лицо сына, порочно взбухшие сочные губы, нагловато-равнодушные глаза под дерзко подкрашенными чернотой ресницами, внезапный детский всхлип, исказивший всегдашнюю нарочитую невозмутимость его физиономии, когда Жора сказал ему об уходе на войну: «Зачем, папа, зачем?». Беспомощное ребячливое «папа», прорвавшееся сквозь всегдашнее сухое «отец». Жора помнил, как виновато пожал плечами: «Не знаю. Извини, так надо».
Андрюха с радостным смешком сунул ему под нос жирную мышь, извивающуюся на удавке: «Она сгрызла твои сигареты. Огласи приговор – висельница, четвертование, пуля в лоб или медленное поджаривание на костре?». На Жору в упор взглянули жёсткие умные глаза, вспыхнувшие злорадным блеском: «Властвую?». Привычная невнятная тошнота подкатила к сердцу, сжав его в кулак неизбывной тоски. «Не знаю. Делай с ней что хочешь», – Жора оттолкнул мышь и Андрюху и вышел из блиндажа. Лицо резкой пощёчиной охлестнул ветер. Он набрал номер жены, сквозь гудки прорвался её тихий голос, звучащий словно из другого мира:
– Ты как?
– Нормально. Завтра штурмуем деревню, сейчас пируем, развлекаемся.
– Хорошо вам.
– Ага. А ты как?
– И мне хорошо. Я завтра ничего не штурмую.
– Хорошо, когда всё хорошо.
– Я только никак не пойму, зачем ты там? Это как-то нестерпимо больно. Впрочем, мы всегда делали больно друг другу.
– А кому ещё? Ближе друг друга никого-то и нет. Кого любили, того и ранили.
– Это из-за меня? Я виновата? Поэтому ты пошёл?
– Нет, не думай об этом. Кто виноват, кто прав – это и звучит странно сейчас. Всё это чушь, понимаешь. Эта крыса… В глазах её я прочел: «Пора», – встал и пошёл. У меня не было другого выбора. Это был мой последний шанс на что-нибудь. Иначе я бы до сих пор сидел там. Крыса появлялась потом?
– Нет, видимо, сразу ушла после тебя. Я засыпала дыру отравой, все щели законопатили. Её нет нигде. Я не хочу, чтоб она возвращалась. Дети боятся твою подружку. И я боюсь.
– Главное, чтоб не вернулась туда. Здесь я с ней поборюсь. Там – не могу.
– Полагаю, она сдохла.
В блиндаже пахло жареным мясом. Мышиным.
Наутро они безуспешно штурмовали деревню. Первым из них умер Андрюха, рухнул на бегу, простреленный насквозь. Жора не смог вынести его тело сразу, они спешно отступали. Когда же вернулся за ним несколько дней спустя, в том по-хозяйски копошились мыши. Казалось, с каждым днём их становилось всё больше. А людей всё меньше. Впрочем, со дня на день ожидалось подкрепление.
Дина Измайлова
Дина Измайлова — 03.01.1980 г. Проживает в г. Владивосток, Приморский край. Публиковалась в журналах «Дальний Восток», «Новая литература», "Топос", "Гостиная". 2008 г. — Сборник рассказов «А из пуза — карапузы», издательство «Русский берег», Владивосток. 2022 г. — «Всё, что над землей — небо» — Издательство «ПЛАНЖ», Москва. Член Союза писателей ХХI века с 2023 года.