345 Views
Идальго
Охрипли трубы. Оглохли боги. Враги крылаты.
Старуха ропщет, и крови алчет, и беды прочит.
Ржавеет сердце. Ржавеют нервы. Ржавеют латы.
И ночь настала, а конь усталый скакать не хочет.
Тогда зачем же под этот ливень да в эту темень,
Что дышит гарью, питаясь хворью и смертью тоже?
Но отдается уколом в сердце, ударом в темя:
“Когда не я, то тогда скажите мне, кто же? Кто же?”
Коль жребий брошен, и эту ношу никто не снимет,
Скачи упрямо, усталый призрак, на старой кляче.
Ну, пару мельниц латать придется, и бог-то с ними.
Ну, разве мельник опять напьется, жена заплачет.
Хлыщ разодетый звенит монетой, трясет мошною,
Смеется в голос над тем, кто выбрал иную долю,
Но будет помнить смешную лошадь и несмешное
Лицо идальго – в коросте пыли, в морщинах боли.
Ты слышишь? Где-то, за черным лесом, за синей далью,
Не чуя страха, не зная сна, не ища награды,
Опять кому-то спешит на помощь седой идальго,
Звенят копыта на переправах далеких радуг.
Все решено. Не свернешь назад. Не сорвешь печати.
Гнетет молчанье небес, что застыли, немы и строги.
И нет конца, одинокий рыцарь, твоей печали,
Как нет конца, одинокий странник, твоей дороге.
*
Черной кошкой тьма
Встала на пути.
Не сойти б с ума.
Только б не сойти!
Чей-то дальний зов
Слышится в ночи.
Скачи…
Холодный тот рассвет
Холодный тот рассвет пределы обозначит.
Уйдя по холодку, сверну за поворот.
Там слышится рожок: он и зовет, и плачет.
Труба, наоборот, и плачет, и поет.
“Уймись, — кричит рожок, — Что сломано, не сложишь”.
“Вставай, — поет труба, — Успей до темноты!”
И этим звукам ты противиться не сможешь.
Я тоже не могу. Я выхожу. А ты?
Ты прав, я виноват. И, что теперь ни делай,
Однажды разойдясь, не сходятся пути.
Ты виноват, я прав. А снимок черно-белый,
Где мы плечом к плечу, я не могу найти.
Давай же, старина, успеем до отбоя.
Пока что все при нас: и седина, и бес.
И, может быть, еще помирит нас с тобою
Поющая труба под синевой небес.
Пусть прозвучат слова, взволнованны и хлестки.
Им лучше волю дать, чтоб не жалеть потом.
Мы встретимся с тобой на этом перекрестке.
А коль не повезет – тогда уже на том.
Мы наломали дров, слова звенели сталью.
Мы бились об заклад и расшибали лбы.
Ну что ж, в который раз я все, что есть, поставлю
На чистую, как снег, мелодию трубы.
Суффикс прошедшего времени
А было по-разному. Очень по-разному было.
То чмокало в щеку и сладкою болью кололо,
То било нещадно. Потом отлегло, оттрубило,
Уютно свернувшись в прошедшее время глагола.
Тут чуть зазевался, и юркий коротенький суффикс
Уже умыкнул твоей жизни мгновенья и лица.
Как трудно справляться с его обжигающей сутью,
Как трудно с грамматикой этой проклятой мириться!
Но стоит лишь мне захотеть, и в мгновение ока
В холодный предутренний час иль глухими ночами
Я вновь без труда зажигаю погасшие окна,
С навеки ушедших снимаю обеты молчанья.
Как плакала осень, как птицы на юг улетали…
Что прожил когда-то, по-новому переживаю.
Где память уже растеряла штрихи и детали,
Стежками надежды ее лоскуты прошиваю.
Прошедшего времени грустный закон непреложен,
И то., что закончилось, вновь не посмеет начаться.
Распахнуты двери, в которые вход невозможен,
И светятся окна, в которые не постучаться.
О как я люблю вас! А времени ветер все злее
Лицо обжигает, мешает слететься, собраться.
Об этом жалею, друзья, а себя не жалею.
Вот разве что… Впрочем, какая вам разница, братцы….
Иврит войны
Крадутся машины сквозь город пустой,
В который явилась война на постой.
Мы слышим, как воет сиреною тьма,
Как стонут дома: Мильхама! Мильхама!
Здесь души, как листья с редеющих крон
Срывают разрывы и плач похорон.
Когда ж тишина наступает, она
Внезапным безмолвием мертвых страшна.
Мы— ярость и боль. Мы — песок и зола
Загубленных жизней, сожженных дотла.
Мы — ранних сединок нетающий снег.
Мы — крики, замерзшие в горле навек.
И мы — это мы, осознавшие вдруг,
Что все под ударом: Центр, Север и Юг.
Что все перед жизнью и смертью равны.
И небо грохочет ивритом войны.
Глаза воспаленные. Буквы рябят.
Кто верит — молитесь за наших ребят.
Пора уж услышать мольбы небесам.
А нет — так Израиль управится сам.
И время настанет — лишь дайте нам срок —
Для нежных, волнующих, ласковых строк.
Победа сперва, остальное — потом.
… на Юге и Севере — Цева Адом.
Ашкелон, Израиль, 20.10.23
Цева Адом – букв. – красный цвет. Воздушная тревога.
Замерзшие слезы
Ленивое ворчание волны
И зайчик, что заглядывал в глаза
Когда все это было? -До войны.
Совсем недавно. Жизнь тому назад.
Нет никого на берегу пустом.
И на площадках детских тишина.
Мы снова жизнь отложим на потом,
Как будто впереди еще одна.
Куда-то в средоточье бурь и гроз
Из дальнего далёка-далека
Несут привычный груз замерзших слез
Плывущие по небу облака.
И я хотел поверить, но не смог,
Не получилось, черт меня возьми,
Что где-то плачет одинокий бог,
Увидев, что творят с его людьми.
А за зимою вновь придет весна.
И мы откроем новую главу.
Но стали появляться в наших снах
Те, кто прийти не сможет наяву.
Глядят с немым укором: «Как же вы..»
И в звездной растворяются пыли.
Простите нас, погибшие, живых.
Мы не сумели. Не уберегли.
Ашкелон, Израиль, 24.10.23
День 27
“В нашем деле не может быть друзей наполовину…”
Братья Стругацкие. “Трудно быть богом.”
Мы прошли полный круг, той наивной надеждой ведомы,
И вернулись назад — в царство злобы, окопов и нар.
Мы ошиблись опять, о мои благородные доны.
Можно имя сменить, но нельзя изменить Арканар.
Не задабривай зло, тут любое добро выйдет боком.
Зло идет с козырей, их приходится жизнями крыть.
Может быть, в небесах и вздохнут: «Ах, как трудно быть богом…»
Это как посмотреть. На Земле вообще трудно быть.
Отпускают на фронт, словно кровь из артерий пуская,
И победе на счет наших павших летят платежи.
А вокруг все орет неизбывная глупость людская,
Будто взломан прибор, отличающий правду от лжи.
Пусть адольфово зло многоглаво, живуче, бездонно.
Но не только его поднимает на гребень война.
Если кто не успел, то пора, благородные доны,
Выбрать сторону, раз не дано выбирать времена.
Ашкелон, Израиль, 02.11.2023.
Петербург
Ветер сердит Неву, небо серое носит пальто.
И порой не заметишь границу дождя и земли.
Не ищи возвращенья туда, не надейся на то,
Что бездельники в кассах небесных тебе наплели.
Предлагали достать без наценки обратный билет.
Мол, решенье прими и судьбе разобраться позволь.
Но коротенький срок, измеряемый парою лет,
Представляется вдруг результатом деленья на ноль.
Это город ловушек, себя обмануть не давай.
Он поймает тебя, он такое с тобой сотворит…
Видишь, в белую ночь уезжает последний трамвай?
Мама с папой сидят у окна, свет на кухне горит.
Только памяти можно бродить по любимым местам
И смотреть, как текут по граниту слезинки дождя.
Но поддайся соблазну и вскоре окажешься там,
Где царит Крысолов, в неживое живых уводя.
Как сипит его дудка, себя именуя трубой!
Как напорист и зол хор волков с подвываньем волчат!
Он уводит мой город, уводит его за собой.
Но атланты не могут отвлечься, а сфинксы молчат.
Ветер сердит Неву. Пароходик качает волна.
Он все дальше и дальше, все реже и тише гудки.
Я смотрю в потолок, и опять проступает она –
Безупречная форма гранита для вечной реки.
Ашкелон, январь 2024.
Михаил Горелик
С марта 2022 г. живёт в г. Ашкелоне, Израиль. До этого жил в Санкт-Петербурге с самого рождения, а именно с 1964 г. Решение покинуть Россию пришло 25 февраля. 24-го был так оглушен, что сложно теперь вспомнить. о чем думал в тот день. Ни о чем хорошем, это точно. Сложившуюся систему власти не любил никогда. Многое из того, что написал еще в России, именно об этом, об опасениях, которые стали явью. О том, что уехал, не пожалел ещё ни разу.