178 Views
Умань (Расскажи мне сказку…)
Ничего не останется с нами,
Ничего не исчезнет совсем,
Только синее небо Умани
И каркасы без окон и стен.
Нет ни облачка – знойно и летне,
Только пыль напустила туман,
Только фраза: «погибшие дети»
Притаилась за словом «Умань».
Только видишь: обломки смешались
Развороченных взрывом домов,
Обгоревшие пледы и шали –
Мы к такому привыкли давно.
Мы не слышим, как там, за каркасом
Детский голос с надеждой шептал:
«Расскажи мне, пожалуйста, сказку,
Я от ночи бессонной устал.
Слишком страшно – гремит за домами,
Не смолкает пугающий свист…»
Разверзается небо Умани
И ракеты срываются вниз,
И пожар, фиолетово-красный,
Поднимается в воздух, как гриб…
Расскажи мне, пожалуйста, сказку –
Ту, в которой никто не погиб.
Ту, в которой счастливая мама
Улыбается молча во сне,
И бескрайнее небо Умани
Озаряет весенний рассвет.
Страстная пятница
Холодна пещера – стынет кровь,
Болью безнадежность не прорвать.
Здесь сегодня смерти торжество,
Где бессильны слезы и слова.
Что мы шепчем: «Господи, ответь?»,
Здесь финал безжалостно простой:
Если и над Ним всесильна смерть,
Нам тогда надеяться – на что?
Я не буду лгать, что верю в рай,
В воскрешенье тел, в бессмертье душ,
Но в пещерный затхлый полумрак
В этой безысходности приду.
Дай хотя бы кровь Твою омыть,
Саван погребальный разложить.
Как поверить в мир среди войны?
Как среди смертей поверить в жизнь?
Дай Тебя хотя бы проводить,
Помянуть в пещерной тишине,
Чтоб потом увидеть впереди
Дивный свет, струящийся извне;
Чтобы в изумлении присесть
К сброшенным ненужным пеленам.
Если чудеса на свете есть,
Можно ли надеяться и нам?
Если выйдет – Боже, помоги! –
И душой, и телом уцелеть,
Как нам сделать первые шаги
Радости на выжженной земле?
Ну а если вечной будет ночь,
Если не придет иной поры,
Дай хоть погребальной пеленой
Душу оголенную накрыть.
Школьные годы
Посвящается Маше Москалевой
Не сказать, не сорваться,
В молчании боль терпя,
И бояться, бояться
Других и даже себя;
Каждой фразы ненужной,
Оброненной, как в бреду,
Что врывается в душу
И гаснет в ее аду.
Я не трушу, не надо,
И папа учил не врать,
Просто папу посадят
За эти мои слова,
За эскиз карандашный,
Рисунок со словом «нет»,
А без папы так страшно
В неполных тринадцать лет.
Нам советуют в школе
Гордиться и память чтить,
И не помнить о боли,
Не знать про нее почти,
И носить на плакатах
Прославленной смерти культ.
И приходится прятать
И стыд, и свою тоску.
Нас пугают изменой
И что-то твердят еще…
Разрезаю, как вены,
Бумагу карандашом:
Две фигуры застыли,
Стоящие на холме,
И два слова простые,
Те самые «нет войне»;
И росинки – две капли,
Два солнечные луча…
Ты прости меня, папа,
Что я не смогла молчать,
За минуту свободы
В том мире, где все – рабы.
Эти школьные годы –
Как их поскорей забыть?
Верните страну на место
Верните страну на место –
На то, где до вас лежала,
Где зреет рассвет белесый
На небе багрово-алом.
До блеска ее не трите,
Ей вреден отлив металла.
Пусть речек звенящих нити
Озера в горах сплетают,
Пусть бродят медведи в чаще,
Пусть Таня теряет мячик,
Пусть будет она – как раньше,
Но только немного мягче.
Давайте ее припрячем,
Опять под стекло положим.
Пусть ленты ручьев прозрачных
Врезаются в бездорожье.
Оставьте ее в покое,
Не жгите былые раны!
Пусть будет она такою
Смешной и немного странной,
Нелепой, комичной, милой,
Простой – и немного сложной,
Но главное – будет мирной,
Коль это еще возможно.
Они твердят…
Они твердят: «История рассудит,
Взгляните на Германию – и что?
Конечно, жаль, что погибают люди,
Но это все забудется потом;
Не мы одни встаем на те же грабли,
Сейчас не время к миру привыкать.
Нам нужно выжить, выдержать хотя бы,
Не время для раскаянья пока.
Подумаешь, прилет – ударит мимо,
В соседний дом – спасибо, что не в мой,
А если ты трусливо просишь мира,
Тебе не смыть предателя клеймо.
Кругом бои, покой нам только снится,
Взрываются ракеты на лету.
Война по эту сторону границы
Не менее привычна, чем по ту.
Не слушайте слезливых репортажей,
А главное – не лезьте на рожон.
Не наша смерть останется не нашей,
Чужая боль останется чужой…»
Они твердят – под вой тревог воздушных,
О прежних развлечениях грустя,
К смертям «своих» все так же равнодушны,
Как и ко всем страданьям и смертям.
Они твердят, о будущем гадая,
Надеясь уберечься от него.
Коль в сердце не осталось состраданья,
Придется уповать на ПВО.
Воскресение
Вода не смывает кровь,
Вода не смывает память.
Снесенное до основ
Когда-нибудь вновь восстанет.
Со смертью не совладать,
Несется поток кровавый,
Но только сойдет вода –
И снова пробьются травы.
Мы выживем, как всегда,
И мертвых своих оплачем.
Лишь помни: сойдет вода,
Не будет никак иначе.
Сметет селевой поток
Убийц разношерстных стаю –
Как март наступает в срок,
Как снег по весне растает;
Как листьями каждый год
Опять прорастают почки.
Лишь помни: вода сойдет,
И утро придет за ночью.
Мятеж
Русский бунт привычен: ни пути, ни смысла,
А кто ищет смыслы, тот сойдет с ума.
Говорят, угроза над страной нависла –
Не смеши: угроза ей – она сама.
Вы кричали сами: «Мы на все готовы,
Нам хоть камни с неба, мы же сразу в рай!».
А сегодня танки едут по Ростову,
И, как хочешь с ними, так и выживай.
Оглянись, повсюду: нищета, разруха
И слащавый пафос этих сытых рож.
И пропитан воздух пугачевским духом,
И всего вернее пулемет и нож.
Пронесло сегодня – повторится снова,
Спор ведут извечный пушка и петля.
Коль сегодня танки едут по Ростову,
То они доедут и до стен Кремля.
Познанье зла
Познанье зла – ритуал опасный
В своей бессмысленности слепой.
Мальчишки прячут лицо под маской,
Идя колоннами на убой.
В войне безумной, войне преступной,
Где смерть рассыпана средь травы,
Пугают даже не столько трупы,
А сколько лица еще живых.
Имперский зуд ощутив внезапно,
Таща в котомке тюремный скарб,
Тропой кровавой идут на запад
Ижевск, Калуга и Сыктывкар.
И там, в пыли городских окраин
Среди руин и сожженных трав
Свой нож над братом заносит Каин,
Любовью злобу свою назвав.
Стоит взъерошенный, обнищавший,
По-скифски щурясь через прицел,
Еще живой – и уже пропащий,
С трусливой маскою на лице.
Вцепившись жадно в чужую утварь,
Стреляя яростно, наугад,
Пьяна, расхлестана и разута,
Идет Россия дорогой в ад.
Земля Обетованная
Восходит утро раннее,
Природу веселя.
Земля Обетованная –
Кровавая земля.
Уже не спросишь, не с кого:
«Доколе?» и «За что?».
От моря Галилейского
До южных блокпостов
Сегодня смерть свирепствует,
И выбор снова прост:
Опять судьба еврейская –
Война иль Холокост.
К чему теперь иллюзии:
Сражайся иль терпи,
И где звучала музыка –
Сейчас зола и пыль.
Горит земля изрытая,
Любимая, своя,
За каждого убитого
К отмщению зовя.
И кто поймет: надолго ли,
Пронизывая тишь,
Звучит над синагогами
Пронзительный кадиш.
Такеру Карлсону
Нет, Карлсон, Малыш уже не тот –
Измученный, обрюзгший, постаревший,
Сидит под гнетом собственных забот
И говорит – о Швеции, конечно;
О славных днях, о прежних королях,
О викингах, монголах, крестоносцах,
О том, как кровью спаяна земля
Навечно – ну а что ей остается?
Он все грустит о прежних временах,
Где были мы сильнее и богаче.
И коль войною названа война,
Нет смысла называть ее иначе.
Ну что же ты? Скорее улетай,
Пока еще вращается пропеллер!
Но нет, эпоха, видимо, не та,
К чему считать кровавые потери?
Варенье сладко, нет его милей,
И слава впереди уже маячит…
И если есть продажность на земле,
Нет смысла называть ее иначе.
О героях
А за что их любить? Они так неудобны, колючи,
Они часто молчат – и с каким-то укором немым.
Они выплеснут боль, только если представится случай,
И тогда мы поймем, что они – не такие, как мы.
В облаках не парят – им про все слишком много известно,
Это знанье болит, и оно тяжело, как свинец.
В нашем славном мирке это выглядит так неуместно
И грозит тот мирок без следа уничтожить вконец.
Да, они говорят – но не то, что нам хочется слушать.
Эта правда горька и, признаться, ее не поймут.
Они тащат с собой их войной опаленные души,
Разбивая собой наших милых иллюзий уют.
То ли дело мертвец? Он уже ничего не сломает.
Можно громко скорбеть, выступая без страха в душе.
Он легенда теперь – золотая, святая, немая,
Он не скажет того, что не впишется в наши клише.
Лицемерно споет ему оду вчерашний гонитель,
Понеся, как военный трофей, на мечах и щитах.
А живые нам здесь не нужны, вы уж нас извините,
Ведь они, как всегда, снова сделают что-то не так.
Февраль
Высыхает кровь и ржавеет сталь,
Лишь родных могил все длиннее ряд.
Третий год за окнами лишь февраль,
И никак, никак не наступит март.
И метель кружит, и белым бело,
Даже если снега в помине нет.
Третий год кругом торжествует зло
Под бессильным лозунгом: «Нет войне!»
Не бывает здесь до конца «своих» –
Каждый врос, как в клетку, в свою беду.
Третий год сменяются феврали –
Их всего двенадцать в любом году.
Мы живем в бреду, мы бредем впотьмах,
На своей беде, на своей войне.
Третий год в душе ежедневный страх
Помогает сделаться чуть сильней.