350 Views
Восточный полюс
Что мне особенно нравилось в нашей компании — это стиль общения. Мы постоянно подтрунивали друг над другом, а «полярный» фольклор сплошь состоял из каких-то забавных историй. На ровном месте рождались пародии, шутки, забавные фразы типа «три хлебанки буха, ачка пастры и молокет трипака» (по преданию, эта фраза была сказана Серёжей Маленьким в сельском магазине, и что самое важное, его поняли!). Крис завела обычай петь мою песню «Домой, в другие времена» за мытьём посуды, делая тем самым прозрачный намёк Комиссару, что её было бы неплохо сменить на этом посту. Ну а Гусман однажды всех рассмешил, предложив кому-то «обратиться к дальтонику», перепутав того с окулистом.
Две наши компании окончательно сплотило совместное путешествие на озеро Селигер. В составе экспедиции присутствовали Миша Гусман, Митя Лихачёв, Комиссар с Крис и некто Олег Панкуха; меня же в последний момент не отпустили родители. После возвращения экспедиции мы (я, Лихачёв и Гусман) торжественно вступили в ряды полярников и принялись благоустраивать общую репетиционную базу в подвале жилого дома на улице Строителей (ст. м. «Университет»), в районе которого, вероятно, и по сей день живёт Коля Бродяга. В подвале было ужасно сыро, повсюду валялись пустые и полные бутылки — непременный атрибут полярного быта — но зато там была полная ударная установка и ударник «К. Б.» Ганз Иваныч, в совершенстве умевший на ней играть. Вызвавшийся ночевать в подвале и сторожить аппаратуру Скиф кутался в шарф и без конца кашлял. Предлагали остаться на ночь на базе и мне, но туда я стремился туда намного меньше чем на Селигер.
Наличие общей репетиционной базы помогло нам собрать полновесные составы «Шпиля» и «Неполного набора». Поначалу из-за неверного распределения ролей и излишней тяги к экспериментам я был вынужден играть на басу и петь; партии гитары исполнял, конечно, Гусман. Ожидалось, что в будущем Миша тоже соберет команду и будет петь свои песни, но этого так и не произошло. В последний момент к составу «Неполного набора» присоединилась моя подруга по Арбату Аннушка Гришина, подпевавшая в летней записи у Гусмана (эти две кассеты получили названия «14» и «Революция в душе»). В обеих группах — и в «Шпиле», и в «Неполном наборе» — на барабанах стучал Ганз Иваныч. Благодаря ему звучало всё это отнюдь не безобразно.
После нескольких репетиций все три группы были приглашены в ДК Метромаш на ст. м. «Улица Подбельского» (теперь «Бульвар Рокоссовского»). Помню, что путь к этому месту лежал через какие-то заводские проходные, потом надо было повернуть в один коридор, в другой, открыть незаметную дверь, пройти по какой-то лестнице и лишь после этого попасть в маленький аккуратный зальчик — одним словом, это был путь посвящённых, и случайных людей там просто не могло быть. Повод был соответствующим: мы должны были разогревать выступление хэви-металлической группы с идиотским названием «Небесный Рейх», которая в ту ночь отмечала свою годовщину. Этот концерт был построен по типу вечеринки «для своих», но полярников туда просочилось не меньше, чем к пивной палатке на 2-й Квесисской улице — человек двадцать, а то и больше. Как обычно, много времени ушло на отстройку звука, потом мы пытались оттащить прожорливых товарищей от банкетного стола, и ближе к ночи наконец-то начали выступление.
Первыми играли, кажется, «К. Б.» — всего одну песню, «Рок-н-ролл зовёт», больше в то время они не были в состоянии отрепетировать. Остальные музыканты изобразили горячую поддержку зала, крича и размахивая руками (непревзойдённым мастером в организации фанатского движения был Лихачёв). Потом на сцену вышел «Неполный набор» с песнями «Моя революция», «Скандал в детском саду» и «Автобус». Первую из них слушатели пропустили мимо ушей, но на второй зал немного разогрелся. Третью композицию до этого мы репетировали всего один раз. Перегнувшись через ударную установку, я закричал барабанщику: «Серёг, играем рок-н-ролл, ты вступаешь первым», после чего Ганз Иваныч врубил рок-н-ролльный ритм гораздо быстрее ожидаемого. Миша включил фузз, а я, поняв, что всё равно не сумею сыграть на басу свою партию без ошибок, быстро перестроился на панк-волну и стал рубить по струнам как попало. Итоговый результат приближался к тому, как «Гражданская Оборона» играла бы Элвиса Пресли. Чтобы продемонстрировать, что так всё было задумано, мы старательно носились по сцене; я сбросил на пол шляпу, одолженную только что у Бродяги, а Гусман сделал вид, что прыгает по ней. В итоге всем понравилось наше выступление, а мы с Мишей поняли, что умеем беситься на сцене вполне вдохновенно.
Третьим выступал «Шпиль» с тремя-четырьмя песнями — в целом, более спокойными, чем у нас. К сожалению, в последней из них Ганз Иваныч случайно опрокинул бас-бочку, сломав педаль, и это стало самым запоминающимся эпизодом в выступлении Лихачёва. Час, потраченный на ремонт ветхих ударных, мы заполнили употреблением алкоголя и возбуждённым обсуждением нашего сценического дебюта. Что касается хэдлайнеров, то «Небесный Рейх» играл какую-то ахинею а-ля «Ганз-н-роузиз». Запомнилась мне у них только самая первая песня и только из-за названия «Зеленый глюк». Было заметно, что эти парни играют для того, чтобы поразить воображение неискушённых девочек, но именно таких в зале и не было — были только друзья-металлюги, нетрезвые полярники и прожённые тусовщицы типа Крис и нашей Аннушки, которых эта попса не цепляла. В конце концерта музыканты всех четырёх групп поднялись на сцену и организованно запели «народную» песню «Егор Туалетов», три аккорда которой легко разучивались без всяких репетиций.
После концерта в ДК Метромаш мы ещё несколько дней подряд ездили на базу к полярникам и даже попытались записать пару песен на мой старенький магнитофон. Вечером тридцать первого августа мы с Аннушкой и Мишей возвращались к метро «Университет» после заключительной летней репетиции. Был теплый летний вечер, и думать о школе не хотелось. Кто-то из нас пошутил, что «наш набор стал полным». Это подвело черту под волшебным летом 1994 года. Что делать дальше? Мы точно знали одно, что мы хотим играть музыку, и что мы стоим на пороге чего-то нового и очень большого. Чтобы понять, к чему мы пришли, не потребовалось много времени.
Название «Происшествие» возникло за несколько дней до моего шестнадцатилетия — по официальной версии, в честь сабантуя, устроенного в «Метромаше». Но были и другие причины: интуитивно я понимал под происшествиями интересовавшие меня исторические события и вообще побудительные мотивы к творчеству; к тому же это была своеобразная адаптация английских терминов happening и performance. Приглашая друзей на праздник, я сразу всех предупредил, что у нас с Гусманом и Аннушкой возник новый музыкальный проект, но на деле пока поменялось лишь название: ни репертуара, ни аранжировок толком не было. И всё же ребята были заинтригованы. Мои родители интеллигентно пошли к кому-то в гости, дав мне карт-бланш. Прощаясь, папа попросил меня только о том, чтобы мы не пили водку. Вняв его словам, я купил ящик пива; остальное гости донесли сами.
На квартирнике 19 сентября 1994 года собрались составы «Происшествия», «Шпиля», почти полный комплект «Курских близнецов» и друзья-полярники, наша тульская подруга Ольга Анархия, плюс несколько моих друзей детства. После того, как мы с Гусманом и Аннушкой сыграли «Мою революцию» и «Автомобильный блюз», по недоброй традиции, сгорели оба имевшихся усилителя — мой и гусмановский. Тем самым новорожденная группа впервые подтвердила своё название: с «Происшествием» постоянно что-нибудь происходило. Но мы специально выбрали такое название, потому что не любили скучать.
Так как сейшн окончился, толком и не начавшись, все приступили к беспорядочному распитию алкоголя. Джинчарадзе, как обычно, издевался над Крис: «Как тебе идёт это серое платье, прямо под цвет лица!». Тимофей Волков открыл припасённую бутылку водки. «Курские близнецы» исполнили новую песню «Тот, кто счастлив, тот и прав»; Лихачёв рухнул перед ними на колени, пафосно воздев руки к потолку. Камера в руках кого-то относительно трезвого продолжала записывать весёлый рок-н-ролльный беспредел.
Вечер закончился безумно, в моём стиле — как раз «открытием восточного полюса», о котором я упоминал ранее. Провожая ребят к автобусной остановке, я внезапно издал истошный вопль и бросился в кусты на углу Ташкентской улицы. «Что там?», — спросил Бродяга. «Восточный полюс!», — ответил я и воткнул в землю прутик, отмечая предполагаемую земную ось. Почтив уважением это место, мы посидели в кустах ещё минут пятнадцать, попивая пиво… Самое интересное, что спустя двадцать лет именно на этом месте открылась станция метро «Юго-Восточная». Ну не пророк ли я?
К сожалению, через пару недель я поссорился с Карамышевым на почве моей нелюбви к патриотическому пафосу русского рока. Повод вызвал недоумение в нашей компании. «Мы любим их совсем не за то», — не соглашался со мной Саша. И хотя ссора не была долгой, наша тусовка отсоединилась от «полярников», а группа «Происшествие» зажила самостоятельной жизнью. Тут-то я вдруг и понял, почему в репертуаре «Курских близнецов» было так мало песен — проводя время за распитием пива, они просто не успевали их писать. И хотя я, вроде бы, тоже любил пиво, но на сочинение песен тратил всё свободное время и постепенно прогрессировал.
Что касается ДК Метромаш, впоследствии там прошёл ещё один концерт — уже без моего участия. На нём состоялось единственное на моей памяти сольное выступление Гусмана — с участием «Курских близнецов», на котором Миша спел трогательное посвящение нашим друзьям под названием «Полярная ночь».
На парадной лестнице
С началом школьных занятий стало понятно, что для меня и моих друзей они окончательно стали необременительной формальностью. Я по-прежнему ежедневно общался с Сашей Мироновым и Надей Волкович, с которой прогуливал уроки и, в зависимости от ситуации, шёл в садик у Кузьминского дома пионеров, чтобы петь песни (как правило, Башлачёва) и пить пиво, или в гости к арбатскому тусовщику Артёму Еремееву по прозвищу Ласточка. Артём любил музыку шестидесятых, пил чай с бергамотом и снабжал нас разнообразной литературой, из которой я лучше всего запомнил братьев Стругацких. После чаепития у Артёма мы ехали на Арбат, и тусовочная жизнь продолжалась, на первый взгляд, по-старому.
Вскоре у нас с Аннушкой наступили осенние каникулы, а Мишка, как обычно в то время, ничем особенным не занимался. Каждый вечер мы встречались на Арбате, правдами и неправдами находили денег на литровую бутылку розового вина «Гроно» (стоило оно в «Смоленском» 3 105 рублей) и распивали упомянутый напиток в «бубличном» или «аптечном» парадняке — то есть в подъездах у магазина «Бублики» и у аптеки соответственно. «Герой романа о неформальных объединениях» — так я расшифровывал название вина. Когда душа уже не хотела алкоголя, Аннушка ногтём отмечала на этикетке «план» — кто докуда должен допить, и вина хватало до самой ночи. Мы пели песни, строили планы и вообще много мечтали, пока в последний день каникул я не привез новую песню под названием «Юродивый» — глобальное фолк-рок-произведение в четырёх частях.
Мы прикинули на листе из моего школьного дневника, какие песни будем играть, и решили приступать к делу. Разучив десятка два песен, в которых я теперь играл на гитаре, а Миша на басу, мы увековечили их на магнитофонной кассете. Коробку от неё я украсил изображением тарантула, перерисованного из школьного учебника биологии, и Гусман прозвал эти репетиционные треки «тараканьей записью». Панк-рока и рок-н-ролла на кассете было более, чем в избытке.
Что из первых наших песен выдержало проверку временем? Совсем немногое — кроме песен «Десять», «Поля Арагона» и «Бессмысленный мир», заново записанных в 2013 году, да «Домой, в другие времена», «Камень на камушке» и «Моей революции», я ничего не могу вспомнить. Скорее, были идеи, и их мне хватило ещё надолго. Уже в начале следующего года я стал писать намного лучше. Вряд ли это произошло бы без репетиций той осени, когда у «Происшествия» сложился свой собственный взгляд на вещи.
Осенний Арбат отличался от летнего как по настроению, так и по составу. Особенно сильно поменялся контингент иногородних тусовщиков. Летом это были, как правило, ребята, выбравшиеся из своих городов (иногда отдалённых) с целью посмотреть мир, а потом вернуться обратно. Иногда среди них попадались достаточно экзотичные гости столицы — как, например, застрявший в Москве болгарин Сафроний или студенты-архитекторы из Стамбула, брат и сестра Денис и Дамла Сезер (Денис внешне был неотличим от Джона Леннона образца 1975 года). Осенью иногородние тусовщики либо уезжали, либо становились студентами, живущими в общежитиях, либо бомжами, пытающимися хоть как-то скоротать зиму. Особенно запомнились кемеровец Солдат (он находился в бегах от армии) и выходец из Ташкента Дмитрий Лысков по прозвищу Лорд — студент Бауманского университета, делавший тогда первые шаги в сочинительстве песен.
Были, правда, и маловменяемые товарищи. Особенно в этом плане проявил себя юноша по прозвищу Вий, сбежавший от родителей и бомжевавший в Москве. Если речь заходила о его настоящем имени, он называл себя Виктор Северянин, но на самом деле у него просто была какая-то неблагозвучная фамилия, которой он стеснялся. У парня были проблемы с наркотиками, и в неадекватном состоянии он был способен на многое (помню, как в 1995 году он самозабвенно разбивал головой телефон-автомат на Арбате). Навязчивость Вия вошла в поговорку. Когда на Арбат приносили гитару, Вию давать её было нельзя. В этом случае невольные слушатели были обречены на долгие мучения, слушая однотипное занудство на славянско-языческие темы, списанное с группы «Калинов мост». Вий, словно таракан, умудрялся проникать на все сцены, на все вписки. Он терял чужие вещи, разносил педикулёз, пилил вены в чужих ванных. Его боялись как огня и убегали подальше, заслышав о приближении. Правда, его нелепая смерть, наступившая летом 1997 года, вызывала сочувствие. Был даже запущен романтический слух, будто он бросился в Чёрное море за туфелькой, соскользнувшей с ноги его спутницы. Но на самом деле всё было намного банальнее. Хипповский лагерь в Симеизе частенько питался выловленными в море мидиями. Именно за ними Вий и полез в шторм, находясь, как обычно, под действием амфетамина.
Тут же, наверное, стоит рассказать о Нурвен, едва ли не самой младшей на тот момент участнице тусовки (кажется, ей было пятнадцать). Девочка отличалась крутым нравом, склонностью к депрессии и писала примерно такие же боевые песни, как и Лихачёв, но с очень сильным налётом толкиенизма (да и прозвище её расшифровалось как «грустная дева» — в переводе с «эльфийского»). Обстоятельства сложились так, что мы с Нурвен с первого взгляда друг друга возненавидели, и любое наше взаимодействие приводило к ругани, едва не доходящей до драки. Когда нас разнимали, Нурвен, как правило, выруливала погулять по карнизам, чтобы продемонстрировать окружающим всю меру своей независимости и отваги.
Однажды мы случайно столкнулись на каком-то дне рождения, где конфликт дошёл до такой стадии, что нас решили помирить насильно. С этой целью нас вдвоём заперли на кухне, закрыв окно и дав задание сварить макароны (ибо, как говорил кот Матроскин, «совместный труд объединяет»). Я честно поставил на плиту кастрюлю с водой, Нурвен с презрительным видом уселась рядом на подоконник. Мы закурили.
Через некоторое время кастрюля заинтересовала девушку, и Нюра подошла поближе, случайно уронив пепел в воду. Я флегматично размешал содержимое кастрюли половником, и мы продолжили ждать, когда закипит вода. Вскоре совершенно случайно я уронил в кастрюлю недокуренную сигарету, но воду мы решили не менять уже из принципа. Минут через десять на кухню зашёл кто-то из гостей (мы и не заметили, как нас отперли) и, общаясь с нами, на автомате сбросил пепел со своей сигареты в кастрюлю. Мы с Нюрой только улыбнулись. Когда вода наконец закипела, мы решили забросить в кипяток макароны, но тут выяснилось, что у хозяина они имеются в формате примерно пяти-шести пачек, в каждой из которых содержится лишь горсть разнокалиберного продукта. Мы бесстрашно свалили всё это в кастрюлю и стали ждать, когда макароны приобретут хоть какие-то съедобные качества. В поисках заправки я залез в холодильник, где была лишь одна банка — трёхлитровая, с чем-то красным. Это оказалась аджика. Отправив в сваренные макароны примерно четверть банки, я посчитал задачу выполненной. Впрочем, волноваться было не о чем: голодные хиппи моментально умяли содержимое кастрюли.
С того дня мы с Нурвен подружились и даже пытались вместе играть, что привело к появлению недолговечного электрического проекта, названного «М.Д.П.». Потом Нюра, в промежутках между рождением и воспитанием многочисленных детей, стала выступать в акустике, а к 2015 году перешла на клавиши и собрала готическую рок-группу «Демоны Анны».
Говоря об Арбате осени 1994 года, хочу вспомнить ещё один случай. Однажды на тусовку в парадняк пришёл молодой парень по имени Паша, запомнившийся тем, что мы всей тусовкой пытались придумать ему прозвище. Это был не наш день: не получалось ровным счётом ничего. Я сидел у окна и, прижавшись лбом к стеклу, выискивал на улице хоть какие-то достойные внимания объекты.
— Ясень… — неуверенно пробормотал я.
— Это не ясень, — удивился Солдат, смотревший в ту же сторону.
— Ну не дубом же назвать парня, — ответил я; на этом и порешили.
Мы просиживали в подъездах вечер за вечером, пока не обнаглели настолько, что решили собрать в аптечном парадняке так называемый Первый Арбатский подъездный сейшен. Слушатели, как обычно, расселись на ступеньках, музыканты играли, прислонившись к подоконнику. Там же я примостил магнитофон, на который записывалось всё происходящее.
Народ играл, в основном, тот же, что обычно — без особо выраженного регламента. Дали гитару и Вию, а потом, как обычно, долго не могли отобрать. Под конец мероприятия пришёл музыкант по имени Сергей Маленький — мы общались до этого несколько раз. Добрый и талантливый человек, он имел проблемы с наркотиками. Судьбу его впоследствии немного прояснила Ольга Агапова:
А про Серёжу Маленького я давным-давно слыхала, что он обхайрался (эх, чудесный был хайр, жаль!) и пошёл служить в милицию. Точнее, это он сам мне сказал, когда я как-то позвонила ему где-то в 1997 году или чуть позже. И было это похоже не на наркобред, а на самую обычную правду.
Запомнился припев одной из Серёжиных песен:
Тот, кто сегодня любит тебя,
Ляжет завтра у твоих ног,
А пока я вхожу в твой дом,
Не снимая сапог.
Закончился сейшен крайне неожиданно, но зато незабываемо: из квартиры сверху внезапно вылетел пьяный мужик с топором, грозя немедленной расправой. Люди бросились из подъезда на улицу, и только я копался некоторое время, убирая магнитофон. Запись, несмотря ни на что, получилась очень качественная, но, к сожалению, была позднее утеряна.
Кстати, впоследствии с этим мужиком мы помирились и даже вместе сидели на лестнице. Звали его Вася, и в молодости он очень любил «Beatles»…
Кому-то может показаться, что кроме нашей подростковой тусовки меня тогда ничего не интересовало, но это не так: среди нас были люди разного возраста, да и вообще Арбат был демократичен. Как-то мы с Лихачёвым во время проливного дождя оказались с гитарой в арке, где уже тусовались вышедший из тюрьмы зэк, старик-саксофонист и две пьяные девицы в «цивильных» летних платьях. В этой компании мы провели часа полтора, и это была скорее типичная, чем нетипичная ситуация.
Рок с учебником истории
Мне хотелось бы рассказать подробно о первом составе «Происшествия». Каждый из этих людей оставил свой след в нашей памяти и нашей музыке.
Миша Гусман, играющий в группе и по сей день, был старше всех нас (родился в 1972 году) и опытней — а потому пользовался авторитетом. Ни одна запись не проходила без его участия, ибо Миша приносил необходимую аппаратуру, отстраивал звук под линейную запись, а также умел играть на нескольких инструментах (бас, ритм-гитара, губная гармошка и перкуссия). Обычно на людях Гусман был неразговорчив, но если начинал что-то рассказывать (чаще всего это были его трактовки песен «Происшествия»), то это было очень увлекательно, нетривиально и часто сопровождалось блистательными рисунками: например, к какой-то из песен он изобразил на клочке бумаги перекошенную кошачью морду и надпись: «Редкая кошка добежит до середины Кутузовского проспекта…».
Что касается авторского песенного творчества, за всю историю «Происшествия» было сыграно всего лишь пять Мишиных песен, но даже из этого творчества сохранилось совсем немногое. Вот, например, довольно своеобразный отрывок из песни «Вторая версия»:
И желто-серый распростертый день,
Как серый кот, залижет ему раны,
Серьезный гражданин посмотрит на часы…
Усмехнется. Ещё слишком рано…
Зато Миша очень здорово адаптировал под своё исполнение мои песни, вдыхая в них вторую жизнь. «Сиамский кот», «Мы просто будем здесь жить», «Сергей Есенин», «Русалочка» и множество других благодаря ему зазвучали намного лучше. Собственно, во многих случаях я мог так и не узнать о чём я пишу, если бы не Гусман, который обдумывал, рассказывал и дорисовывал практически каждую нашу новую вещь.
Флейтист «Происшествия» Дима Игнатов, предпочитающий называть себя Скифом, был моим ровесником. Музыкант-мультиинструменталист, Дима бросил школу после девятого класса и с того времени вёл маргинально-эстетский образ жизни, записывая в своей комнате с друзьями-музыкантами монументальные произведения в духе «King Krimson». Все эти многочисленные люди, выходцы из самых разных регионов страны, у него и жили, принося в меру финансовых возможностей еду и выпивку. Не все они умели играть на музыкальных инструментах, но каждый пытался заниматься творчеством на свой лад — рисовать, писать стихи, шить или хотя бы плести фенечки. В силу организационных сложностей группа Скифа практически не давала концертов. Именовалась она иногда «Межмозговой центр имени Глобуса», а чаще вовсе не имела названия. Из всего творчества Димы память сохранила одну очень колоритную строку: «Терпение и труд всё перетрут; рассудок является их конечной жертвой». Один из лучших альбомов назывался «Насекомое с чесноком», долгие годы считался утерянным, пока вдруг не всплыл в 2018 году.
Дима внешне был удивительно ярок: вечно мерзнущий, закутанный в свитера и шарфы веснушчатый субъект с шапкой очень длинных и кудрявых огненно-рыжих волос. Ещё Скиф курил трубку, набиваемую обычно табаком из бычков, собирал в трёхлитровую банку сигаретный пепел и не терпел матерщины (мы, к сожалению, все отчаянно сквернословили). Комната Скифа выглядела как после землетрясения. На пол, застеленный спальниками и считающийся местом предполагаемого сна многочисленных обитателей, были вывалены в невообразимом беспорядке все вещи хозяина. Это были, главным образом, музыкальные инструменты и их отдельные части, аппаратура, какие-то бумажки и прочие следы творческой деятельности; «учебная» ложка с дырочками и куча грязных тарелок. Сам хозяин, как правило, располагался также на полу, между вещами. Стены были густо изрисованы разнообразными рисунками и лозунгами, из которых ярко выделялась надпись «Наркотики — не путь, а тупик». Из дома Скиф выходил редко, службы в армии каким-то образом намеревался избежать, а в качестве работы признавал только игру на флейте в переходе. Удивительно, но такой же отстраненный образ жизни в той или иной степени вела вся его семья: мама, брат Петя и сестра Алёна, очень внешне похожие на Диму.
Запомнился день рождения Скифа, на который мы с Мишей Гусманом приволокли подарок, придуманный в стиле Димы: полиэтиленовый мешок с кучей разнообразного хлама (от гвоздей до гаечного ключа) и маразматической инструкцией по применению. Кроме того, на выхинском рынке был куплен «набор юного курильщика», состоящий из десятка самых дешёвых сортов российских сигарет (мы с Гусманом курить такое не могли), и коробка хозяйственных спичек. «Набор» был употреблён обитателями квартиры по прямому назначению буквально за несколько дней.
К группе Скиф присоединился по моей просьбе, после знакомства на дне рождения Карамышева, и взял в руки флейту лишь в качестве эксперимента: бас-гитара ему была привычней. После того, как Дима неоднократно покидал «Происшествие», а однажды наконец ушёл насовсем, мы долго ещё с ним общались и изо всех сил пытались друг другу помочь в каких-либо проектах — примерно до 1998 года. Особенно близко со Скифом сошёлся Миша Гусман. Он был также единственным, кто смог посодействовать Диме в его музыкальных экспериментах. Остальные просто не до конца понимали необычные идеи или недостаточно хорошо владели музыкальными инструментами, как я (моё время пришло позже). Когда в 2010 году мы встретились после многолетнего перерыва на казанском фестивале «Зиланткон», Дима играл на бас-гитаре в известной питерской фолк-группе «Dartz» и выглядел, к моей радости, вполне благополучно.
Аннушка Гришина, по прозвищу Разбойница, была младше меня на год, но школу заканчивала одновременно со мной. Познакомились мы у Стены Цоя на Арбате, я ей дал послушать записи Башлачёва, и с того времени мы крепко подружились, проводили друг с другом много свободного времени. На какой-то из тусовок выяснилось, что у Ани неплохие вокальные данные, и мы решили попеть вместе. Аня исполняла партию второго голоса в «Моей революции» и ещё нескольких вещах, делая определенную погоду в группе, но её немногочисленные песни, написанные в 1995 году, в «Происшествии» не исполнялись. Самая лучшая из них, «Я хочу лишь туда» была записана лишь в 1999 году для домашнего альбома «Кино в стиле джаз». Музыка сыграла роль в её биографии: после школы она поступила учиться в Московский институт связи на звукооператора, работала некоторое время на телевидении. Когда же мы столкнулись в Интернете, она меня просто ошарашила своим псевдонимом — Мать великого Алонсо. Оказалось, имелся в виду Аннушкин сын по имени Алексей. Мы до сих пор иногда пересекаемся.
Дима Усачёв («Пинк»), Анин ровесник, был однажды встречен на Арбате и поразил меня тем, что запомнил крайне замороченную песню «Ансельмо» от начала до конца — музыку и частично слова. Правда, к моменту появления в составе «Происшествия» он был серьезно занят учёбой на первом курсе МФТИ, много сил отдавал игре «Брэйн-ринг», покорению девичьих сердец и популярному в те годы портвейну «Сальвита». Думаю, что все эти неотложные занятия и сделали Митино пребывание в «Происшествии» столь скоротечным. Фактически он принял участие только в записи альбома «Колокол времени», в дебютном концерте и пригласил всех к себе на ставший эпическим день рождения, после чего исчез. Правда, впоследствии он ещё пару раз пытался вернуться в группу, но всякий раз попадал на те периоды, когда «Происшествие» не вело активной музыкальной деятельности, или прилагал недостаточно усилий, чтобы отложить свои дела.
Существенной сложностью в наших условиях было отсутствие ударных инструментов, и вариантов тут было два. Можно было заменить ударную установку перкуссией, под которой подразумевалась погремушка из горсти риса и пивной банки. С другой стороны, был вариант опробовать электронные ударные, но не профессиональную драм-машину, а хотя бы простенький синтезатор, с возможностями которого я познакомился в Лондоне. С течением лет ударная установка в «Происшествии» хронически отсутствовала, и потому наши привычки выработались ещё во время работы над первым альбомом: если мы играли акустику, то использовали погремушку, а если музыка была потяжелее, то подключали электронные ударные.
Но даже простенький, «детский» синтезатор ещё предстояло купить. Подаренных на день рождения отцом ста долларов для этой цели не хватало, синтезатор стоил сто десять. Каждый вечер мы со Скифом и Гусманом ходили играть в переход на «Пушкинскую», чтобы собрать нужную сумму, но на следующий день курс доллара вырастал, и всё начиналось сначала. Наконец, сжалившись, мой отец добавил десять долларов. Накопленных рублей нам хватило также на провода и переходники, которыми мы пользовались ещё много лет.
К Новому Году «Происшествие» наконец записало свой первый альбом «Колокол Времени». Альбом не был совершенным — особенно по части исполнения — однако концептуально был вполне выдержан и начинался, конечно, «Моей революцией», а заканчивался «Юродивым». Некоторые песни («Аракчеев мёртв», «Конец Хитрова рынка») сознательно списывались с определённых исторических событий. Впоследствии этот подход я назвал «роком с учебником истории», и в какой-то степени он превратился в отличительную черту «Происшествия».
Хитров рынок издавна был пристанищем всех уголовных элементов города, которые ютились здесь в многочисленных ночлежках. Притоны чуть ли не официально делились на разряды. В высших обитали фальшивомонетчики, налетчики, медвежатники, крупные домушники; в средних находили все, что им требовалось, ширмачи, поедушники, голубятники, а ночлежки низшего разряда заполнялись преимущественно нищими, портяночниками и мелкой шпаной.
В домах Румянцева, Ярошенко и Кулакова имелись и отдельные комнаты — «нумера», которые предоставлялись почетным гостям. Здесь находили себе приют международные взломщики сейфов типа Вагновского и Рыдлевского, расстрелянных в 1919 году, известные бандиты, как, например, Павел Морозов, Котов и Мишка Чума, фальшивомонетчики и крупные авантюристы.
На Хитровом рынке большими партиями скупали краденое, нюхали кокаин, ночи напролет играли в штосс, железку, ремешок, пили смирновку и ханжу. Здесь же разрабатывались планы наиболее крупных дел.
Хитрованцы не без юмора называли рынок «вольным городом Хивой», и это название довольно точно отражало его положение. Полиция сюда заглядывала редко, и рынок жил по своим собственным законам. (…) Румянцев, Ярошенко и Кулаков, которым дома на Хитровке приносили сказочные доходы, всеми силами противились уничтожению рынка, используя для этого свои связи в городской думе и в канцелярии генерал-губернатора. Да и сами обитатели Хивы хорошо знали, как надо поддерживать хорошие отношения с сильными мира сего.
Из книги: Ю.М. Кларов, А.А. Безуглов, 2020. Конец Хитрова рынка. — М.: «Центрполиграф», 2020.
В имении Аракчеева действовала изощренная, детально разработанная система наказаний крепостных. Им было даже составлено целое «Уложение о наказаниях», в котором была предусмотрена «известная постепенность». За первую вину секли на конюшне, за вторую отправляли для наказания в Преображенский полк, где виновных били особыми палками, получившими название «аракчеевских».
Была у Аракчеева и «домашняя» тюрьма, именуемая «Эдикулем» — темное, сырое и холодное помещение, где держали провинившихся, выдавая не более фунта хлеба и кружки воды в сутки. Даже после смерти Аракчеева крестьяне долго не могли без содрогания вспоминать о ней. Было у Аракчеева и место «ссылки» для провинившихся крестьян — удаленное на 300 верст от Грузина поместье Курганы.
По свидетельству современников, «мужики, стесненные, с одной стороны, внешней дисциплиной, а с другой — задавленные деспотизмом владельца, совершенно отупели». Не выдерживая «тиранства и мучительства» своего барина, одни кончали жизнь самоубийством («в воду кидались и с горя топились»), другие спасались бегством в новгородских лесах.
Определялся и порядок заключения браков между военными поселянами. Вот что гласил один из приказов Аракчеева: «Составить списки, кому пора жениться и выходить замуж; в назначенный день собрать тех и других; свернутые билетики с именами женихов и невест кидать в две капральские шапки и производить розыгрыш, кому кто достался».
Поселянки, которые по каким-либо причинам не смогли выйти замуж (ввиду «уродства» или за «недостатком женихов»), отселялись в другое место. А вот как поступали со вдовами: «Вдовам, которые еще в таких летах и в таком положении, что могут впоследствии выйти замуж за военных поселян, провианта ие выдавать до вступления в брак»; тем, которые уже в силу своего возраста ве смогут выйти замуж, выселять из округов военных поселений «как бесполезных для поселений» и «ради сокращения казенных расходов».
Строгому надзору подвергалась и нравственность военных поселян. За «прелюбодеяние» секли не только виновных мужчин, но и женщин. Наказаниям в виде денежных штрафов подвергались рядовые поселяне и офицеры, замеченные в несоблюдении религиозных обрядов.
Из книги: Федоров В.А. М.М. Сперанский и А.А. Аракчеев. — М.: Изд-во МГУ, Изд-во «Высшая школа», Изд-во «ЧерРо», 1997. — 255 с.
Для полноты революционной эстетики я пригласил из своего класса Катю Бурову и Сашу Миронова, с которыми осуществил ролевую декламацию программного стихотворения «Колокол Времени». Мы были довольны своей работой и на волне энтузиазма наделали ещё кучу записей, из которых в 1994-1995 годах я нарезал ещё кучу «магнитоальбомов» как «Происшествия», так и своих личных. Этот материал был очень сыро записан, но обладал большим поэтическим и музыкальным потенциалом. Многие песни немедленно вошли в репертуар группы («Сиамский кот»), другие были на какое-то время забыты (как, например, наши будущие хиты «Таинственные цветы» и «Танцевать»), третьи подверглись долгой и тщательной доработке («Ты был королевским наследником», «Хозяйка», «Такая беда пришла»).
А у Кинчева дома висит мой плакат…
«Шпиль» решил попробовать свои силы в домашней студии немного раньше «Происшествия», также в декабре 1994 года. Эта попытка привела к записи огромного 90-минутного альбома «Слово за небом», где я играл на соло-гитаре и пел бэк-вокал, а Миша взял в руки бас. Музыкант Сергей Макаров по прозвищу Стерео, у которого Митя одолжил синтезатор для записи, в нескольких песнях сыграл на клавишных. Звук шёл на бобинный магнитофон, у которого, как мы предполагали, должен был быть лучший диапазон частот, чем на кассетной деке. Впрочем, со старой, использованной не один раз плёнкой и среднего качества аппаратурой все эти ухищрения не имели смысла. И хотя альбом получился неудачным по звучанию, эти записи Лихачёва мы до сих пор с удовольствием вспоминаем из-за приколов, которыми они сопровождались.
На вторую сессию записи (в первую нас хватило только на одну песню — «Кино на экране дождя») мы с Мишей приехали после тяжелого алкогольного отравления. Гусман едва стоял на ногах и почти не разговаривал, я шатался и без конца ронял гитару. Опоздав часа на четыре, мы сразу приступили к записи: я рухнул ничком на кухне, уткнувшись лицом в стол, а Миша исчез в туалете, незаметно схватив со стола электронную игрушку «Тетрис». Увидев, как всё серьёзно, Лихачёв без лишних разговоров побежал в ларёк за пивом.
Вернувшись, Митя протянул мне бутылку и постучал в дверь туалета.
— А-а… — невнятно отозвался Миша.
— Ты чего там делаешь? — удивленно спросил Лихачёв.
— Альбом… записываю… — последовало после некоторой паузы.
— Ну и как… альбом-то? — участливо осведомился Митя.
— Да так себе… звук, того… не нравится… жиденький какой-то…
Мы расхохотались.
Второй занятный случай произошел несколькими днями позже, когда на репетиции собрались Лихачёв, Гусман и Макаров, а я по какой-то причине не приехал.
В течение всей записи Миша был не только басистом, но и звукооператором. Более-менее отстроив звук, он решил проверить качество записи, для чего включил систему и предложил Мите с Сергеем что-нибудь спеть. «А что сыграть-то?», — спросил Митя. «Да всё равно, без разницы», — ответил Гусман.
Ребята переглянулись и стали наигрывать песню Летова «Все идет по плану», но поскольку ритм-бокс не был настроен специально под неё, то и скорость получалась в полтора раза выше оригинальной. «Вокал, пожалуйста», — произнес как ни в чем не бывало Миша во вспомогательный микрофон. «А что спеть-то?», — спросил Митя. «Да что хочешь, то и пой», — ответил Гусман.
Митя огляделся по сторонам в поисках темы для новой песни и, увидев напротив себя висящий на стене постер Бориса Гребенщикова, уже через четыре такта выдал следующую импровизацию:
У БГ на стенах ковры и обои,
Газеты, картины и прочая херня,
Но меня поразила одна лишь вещь,
Одна лишь маленькая, вот такая вещь —
Это то, что у БГ на стене нет моего плаката!
…А у меня висит три плаката БГ
И ещё в тетрадке шестнадцать фотографий,
Двадцать два альбома под кроватью
И разная прочая фанатская чушь —
Но почему же у БГ на стене нет моего плаката?
Не прерывая запись, Миша взял в руки бас-гитару. Лихачёв же выдал экспромтом ещё несколько куплетов. Самый эпатажный звучал так:
А у Кинчева дома висит мой плакат,
У Цоя в квартире висел мой плакат,
У Майка было два моих плаката,
А у Шевчука их пятнадцать штук!
А у Егора мой плакат татуировкой на спине,
И ещё один, на спине и чуть пониже,
Когда мы с Егором ходили в баню,
Весь народ удивлялся, видя эту картину —
Почему же у БГ на спине нет моего плаката?!
После того, как идеи закончились, музыканты ещё долго гоняли по инерции четыре аккорда, пока Митя не сказал в микрофон: «Скажите этому ритм-боксу, что мы затрахались играть!». «Осталась половина катушки» — философски заметил Макаров, и лишь после этого Гусман выключил запись. Со временем песня «Почему у БГ на стене нет моего плаката», стала если не лучшим, то, по крайней мере, известнейшим произведением Лихачёва. Иной раз приходилось играть её по три раза за вечер.
Были и другие приколы, о которых забавно вспомнить, практически в каждую сессию записи. Причиной тому была непринуждённая раскованная атмосфера, вообще характерная для Мити и его дома.
Если Митя чувствовал, что не попадает в ноты, он просил добавить на голос реверберацию, в результате чего в большинстве песен саунд слился в психоделическую кашу. Гусман, сидевший за пультом, до поры до времени не обращал на это внимания, пока однажды не выдал цветастую фразу: «Сенсей, Вашими стараниями мировые запасы ревера почти истощены. Что мы оставим в наследство потомкам?!»
Песня «Поезд в Сибирь» явно была парафразом на песню Гребенщикова «Поезд в огне» — во всяком случае, музыка была очень похожа. Была там и такая строчка: «Там не просят пощады, не просят прощенья, иногда там просят воды». Чтобы выпендриться, Слава Лихачёв упорно подпевал: «…иногда там просят п…зды».
Вообще братьям Лихачёвым здорово удавались брутальные пародии. Хорошо помню переделку песни Цоя «Когда-то ты был битником» с такими словами:
Ты вязал себе бусы из чьих-то зубов,
Извлечённых из челюсти меткой ногою,
А теперь ты пьёшь пиво без стаканов,
И окрестные панки довольны тобою!
В оригинале было: «Ты готов был отдать душу за рок-н-ролл, извлечённый из снимка чужой диафрагмы, а теперь телевизор, газеты, футбол, и довольна тобой твоя старая мама». К песне со словами «Твоя строил башня слоновой кости, твоя был улыбчив, как юный Бог; твоя не слушал советов сбоку, и вот твоя башня упал» Митя написал ещё один куплет: «Твоя играл на большой гитара, твоя был улыбчив, как Виктор Цой; твоя не слушал советов сбоку, и вот твой гитара разбит, и морда разбит».
Новый 1995 год, который отмечали, вполне логично, у Лихачёва, оказался самым радостным Новым Годом моих хипповско-панковских времён. Компания состояла из пяти парней (я, Митя, Слава, Гусман, Солдат) и одной-единственной девушки — Аннушки Гришиной. Выпили мы довольно много, но атмосфера была такова, что привело это к совершенно незамутнённому детскому веселью; все были очень счастливы и светлы.
Ночью мы пошли прогуляться в Новокосинский парк под звуки ещё редкой в те времена пиротехники. Незадолго до полуночи выпал едва ли не первый в ту зиму снег, температура была плюсовая. Вдруг я заметил на тропинке следы босых ног. Пробежав вперёд, я понял, что следы принадлежат Славе Лихачёву, решившему показать силу духа. Митя, чтобы не отставать от младшего брата, разделся до пояса, за ним последовали все остальные парни, после чего окружили хороводом Аннушку и долго пели какие-то дурашливые мантры. Когда мы возвращались домой, по Новокосинской улице шёл ночной автобус, и мы долго махали рукой ему вслед.
Летом и осенью 1994 года мы вместе Лихачёвым, Гусманом и девочками из моей школы ходили несколько раз на концерты группы «Белая гвардия», которую, как ни странно, тоже ценили у Стены Цоя, хоть она не играла рок-музыку и вообще отличалась склонностью к некоторому занудству. На этих концертах мы вели себя по-панковски, слишком утрированно выражая свой восторг. Однажды на там некая женщина опознала во мне внука директора школы № 825. Я тут же стал гнуть пальцы, рассказывая какая у нас творческая компания. В итоге, нас пригласили выступить в одной из аудиторий МАТИ. Никакой аппаратуры там не было, по сути, это был большой квартирник. Зато нам впервые удалось собрать большую толпу из местных студентов и наших поклонников (приехала даже делегация из Тулы) и спеть очень серьезные подборки своих песен. Как выяснилось, это было генеральной репетицией: через два месяца после выхода дебютного альбома «Происшествия» у нас состоялся первый настоящий электрический концерт. Организован он был в театре «СВ», находящемся по соседству с репетиционной базой группы «Чёрный обелиск» в ДК МАИ.
Уже и не знаю, как на это заведение вышел Лихачёв. Поборов робость, в середине января мы приехали спеть несколько песен и оставить демонстрационные записи. Насчёт произведений Лихачёва никаких вопросов, конечно, не возникло — хватило песни «Кино на экране дождя». Я спел безотказную «Мою революцию», после чего, уловив интерес руководителей клуба к русскому фолк-року, исполнил «Юродивого», что, вероятно, и повлияло самым благотворным образом. Так, благодаря лояльности руководителя клуба Дмитрия Студёного нас пустили на сцену сыграть по шесть песен. Дебютировать пришлось 26 февраля — то есть между 23 февраля и 8 марта.
Волновались мы страшно. Если выступление «Шпиля» шло достаточно ровно (ещё бы, материал был хорошо отрепетирован), то «Происшествие» чувствовало на сцене себя неуверенно, пока дело не дошло до «Скандала в детском саду». Тут наша немаленькая группа поддержки организованно зашумела — к недоумению организаторов концерта, являвшихся сторонниками политкорректного фолк-рока. Звукооператор повернул ручку ревербератора до предела, чтобы заглушить неприличные слова, но к тому времени осмысленная часть песни закончилась, и мы с Аннушкой просто стали орать в микрофон. В общем, это был успех, но больше на сцену «СВ» нас не пускали.
Скорбно Анастасия шла
В январе 1995 года, скучая на каком-то уроке, я написал одну из лучших своих песен — «Скорбно Анастасия шла». Название, как и тему в целом, я позаимствовал из книги румынского писателя Думитру Раду Попеску, не переиздававшейся с советских времён. Тем не менее, найти книгу было несложно в библиотеке журнала «Иностранная литература», которую я решил прочесть для саморазвития.
Песня строилась как диалог рассказчика-мужчины (то есть мой) и рефлексии Анастасии (её партию исполняла, конечно, Аннушка). Сюжет романа я не излагал, мне хотелось только передать атмосферу. В результате получилось динамичное произведение, в чём-то повторявшей описания войны в более абстрактном и расплывчатом «Юродивом». Дополнительным преимуществом было то, что песня не была длинной и состояла всего лишь из трёх куплетов.
Когда мы с Мишей и Аней собрались на запись «Анастасии», у меня в гостях оказался Лихачёв, сильно удивившийся, что мы планируем увековечить эту песню без репетиций. Не обращая внимания на его скепсис, я объяснил ребятам их задачи: это был тот редкий случай, когда я полностью заранее придумал аранжировку. После этого мы уверенно сыграли песню с первого раза, и Митя так удивился, что даже немного подпел в припеве, внеся свой вклад — повторение каноном слов «за полями». Впрочем, это не помешало ему написать через некоторое время едкую пародию со словами: «По тротуару, глядя в пол, угрюмо Караковский шёл». Я в ответ посмеялся и добавил к его пародии заголовок — «Скорбно анестезия шла».
Текст песни я записал на обороте плана выпускной работы по психологии, да так и сдал. Преподавательница, Наталья Петровна Смолянинова, прочла текст, зауважала меня и до сих пор вспоминает этот случай.
На перекрестке трех дорог без имени лежит убитый,
А за деревней поворот, и переполнены могилы,
И замыкается кольцо, и на деревнях спят вороны,
И окровавлено лицо, и слышен голос незнакомый:
Я устала от потерь, даже слёз почти не стало,
Сквозняком открыта дверь, и опять, и все сначала,
Над пустой деревней мрак, в кабаках открыты окна,
И повсюду только страх, и вином залиты стекла.
А за полями тишина — скорбно Анастасия шла.
За пустырями спит река и льдом прикована к постели,
Скорбно Анастасия шла, и огоньки вокруг горели,
А по реке плывут дрова, в селе убиты все мужчины,
Болит ночами голова от гула взорванной равнины.
А в кабаке орет народ, и водку хлещут комиссары,
Один споет, другой пропьёт, и нету смысла жить сначала,
Пытаясь радости украсть, они от страха поседели,
За ними караулит власть в корчме, на кухне и в постели.
Автор книги, прозаик Думитру Раду Попеску был председателем румынского союза писателей в последнее десятилетие режима Чаушеску и вообще являлся видным партийным деятелем. Тем удивительнее, что роман «Скорбно Анастасия шла» (в английском издании — «Tenderly Anastasia Passed» или «Gently Was Anastasia Passing») не был коммунистической агиткой и содержал, помимо прямого смысла, множество интересных и трудно вычленяемых контекстов — как исторических, так и чисто литературных. В мае 2011 года я провёл целое расследование, чтобы выяснить, какова история книги.
Сюжет, на первый взгляд, был довольно прост. Действие шло в придунайской деревне на границе Румынии и Югославии, оканчивалась Вторая мировая война. В лесах прятались партизаны, в деревне квартировались немцы. Во время мобилизации из деревни увезли всех молодых мужчин, в том числе Эмиля, жениха двадцатилетней учительницы Анастасии. В деревне остались бургомистр (отец Эмиля), доктор, хозяин пивной по фамилии Стойкович, дурачок Василе, кое-какой мелкий алкоголический сброд, женщины, дети и старики. В целях защиты односельчан от немцев, бургомистр провозгласил автократический режим (уж не метафора ли режима Антонеску содержится в этой истории?). Бургомистрская жизнь проходила в пирушках, унижении слабых и совращении женщин. Анастасии бургомистр говорил, что «заботится» о ней и, действительно, пресёк приставания со стороны дурачка Василе, ставшего его личным охранником.
После очередного налёта немцам удалось подстрелить сербского партизана, и бургомистр по указке немцев запретил хоронить серба, грозя тем, кто ослушается, расстрелом. Партизаны в ответ пообещали на следующий же день занять деревню и отомстить за убитого. И вот тогда произошло нечто действительно страшное. Не взирая на запреты, Анастасия вышла на площадь и средь бела дня начала на глазах у всей деревни и совершенно офигевших немцев рыть могилу для партизана. Алкоголики швыряли в неё камнями, старики и старушки испуганно прятались по домам, бургомистр при помощи различных казуистических доводов пытался убедить Анастасию, чтобы она прекратила сопротивление. Для уговоров прибежал даже дезертировавший из армии Эмиль — всё только для того, чтобы убедить девушку не делать то, что она считает единственно важным. «Завтра придут партизаны, подожди до завтра», — предупредил её любимый ученик, мальчик Михай. «Мёртвые должны быть похоронены. Как им всем не стыдно?», — повторяла одну и ту же фразу Анастасия, прогоняя всех «искусителей», включая Эмиля и Михая. Разумеется, сразу после похорон девушка была арестована и, по сути, обречена.
Баланс сил в деревне рухнул. Немцы стали готовиться то ли к репрессиям, то ли к достойной капитуляции. Растерявший всю свою власть бургомистр признал нравственную победу Анастасии и даже выпустил её из тюрьмы на волю — но всего лишь только для того, чтобы она приняла мученическую смерть от рук олигофрена и садиста Василе, не раз уже пытавшегося её изнасиловать. Дальнейшее развитие событий (если оно вообще было) не имело уже никакого значения. Скорее всего, бургомистра поставили к стенке вместе с Василе, а может они удачно выкрутились и сделали карьеру в секуритате — кто знает…
В книге не было ни слова о Боге, но аллюзии казались настолько очевидными, что для меня «Анастасия» стала одним из самых христианских произведений, попадавшихся когда-либо — без показухи, пафоса, мракобесия. Это была хорошая, честная и очень болезненная книга о страхе, совести, настоящей свободе — и, кстати, о борьбе с авторитарными режимами. В 1979 году по этой книге сняли фильм, вряд ли ставший в Румынии культовым, но оставивший серьёзный след в биографии людей, которые над ним работали. Увидев его афишу, я сразу понял, что создатели кино выбрали подходящий образ для своей героини. Анастасия — обычная деревенская девушка, очень юная. Когда женщинам выпадает хоронить убитых мужчин, тут не может быть гламура. Двадцатилетняя актриса Анда Онеса не имела соответствующего образования и дебютировала на экране старшеклассницей. С «Анастасией», второй своей работой в кино, она получила приз за лучшую женскую роль на фестивале в Карловых Варах, и это стало пиком её актёрской карьеры. Дальнейшая судьба Анды была причудлива: философский факультет, преподавание философии, работа на телевидении, эмиграция в США, замужество, преподавание теперь уже американской истории, после чего, наконец, работа агентом недвижимости и консультантом по фэн-шуй. Судя по тому, как выглядела бывшая актриса спустя тридцать лет после съёмок киноленты, эти перемены пошли ей только на пользу. Режиссёр фильма, Александру Татос, через десятилетие после выхода фильма скончался в возрасте 53 лет (Чаушеску расстреляли, кстати, в том же году). В годовщину смерти кинорежиссёра фильм был переиздан на DVD с английскими, испанскими, французскими и немецкими титрами.
Поначалу сходство сюжета «Анастасии» с древнегреческой «Антигоной» не показалось мне существенным, но на него часто обращали внимание люди, знакомые с моей песней. Толковать замысел автора, честно говоря, было трудно. Аллюзия не добавляла ничего существенного к сюжету книги. Один из комментаторов в Интернете высказался вполне аргументированно:
Вероятно, на внешнем сходстве все и заканчивается, т.к. в случае Антигоны мы видим подлинно трагическую раздвоенность героини (как гражданка Фив она должна подчиниться законам, осудившим брата; как сестра она обязана провести обряд погребения). Фигура Анастасии, скорее, идеологична, а не трагична (в античном смысле) — разум и чувства у неё сливаются. Но платит она за них жизнью точно так же, как ее предшественница в стародавние времена.
Ещё один человек написал мне не менее чётко:
Мне кажется, эти старые книга и фильм особенно актуальны именно сегодня. Весь мир теперь стал глобальной деревней под руководством лицемерных бургомистров и толкающих к полной деградации хозяев пивной. Понятия стыда, совести, чести становятся все более размытыми, все менее актуальными. И все ж я верю, что среди толп деградирующих алкоголиков и трусливых приспособленцев вновь появится однажды юная Анастасия и назовет вещи своими именами. И найдутся души, которые ее услышат…
С того времени мы часто исполняли новую песню на концертах. Постепенно «Скорбно Анастасия шла» стала такой же важной для нас, как и «Моя революция», став главным нашим антифашистским гимном.
Песня полюбилась русским румынам, с которыми мне впоследствии доводилось общаться. В конце двухтысячных годов о ней положительно отзывался, к примеру, 80-летний поэт Кирилл Ковальджи, с которым я работал в литературном журнале «Пролог». Да и вообще, много ли в русской песенной культуре песен о Румынии — стране, с которой у России никогда не складывалось особо близких отношений? Я вот что-то не могу вспомнить сходу ни одной. Так что вполне возможно, что румынам просто нравилось, что за пределами их маленькой и не особо благополучной страны кто-то о них задумывается.
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. В 2015-2018 гг жил в Самаре, с 2022 года - в подмосковном г. Щёлково. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник музыкальных проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Записал два десятка музыкальных альбомов - в основном, на историко-географическую тематику. В 2020 году получил стипендию Министерства культуры Российской федерации, благодаря которой издал большими тиражами свои наиболее известные работы в музыкальном издательстве «Отделение ВЫХОД». Исполняет свои песни по-русски, по-английски и по-немецки; некоторые тексты переведены также на польский, французский, испанский, казахский языки и иврит. Автор десятка книг (проза, поэзия, нон-фикшн), ряда публикаций в литературных журналах («Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и др.) и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.). Известен переводами на русский язык поэтов-битников, европейских поэтов Второй мировой войны, а также множества известных народных и рок-песен.