294 Views
Мы поём, нам поют
Несмотря на удовольствие от удачного концерта в ДК МАИ, первый состав «Происшествия» разбежался, просуществовав всего лишь пару месяцев. Скиф ещё в январе уехал зимовать в Нижний Новгород, где у него жили родственники и знакомые музыканты. Митя Усачёв после своего дня рождения так и исчез. Мы с Мишей и Аннушкой вскоре записали у меня дома всё, что хотели, но поскольку наши перспективы были совершенно непонятны, в конце марта даже Гусман решил покинуть состав, что и сделал — на две недели. С этого момента кандидаты на роль басиста менялись чуть ли не ежедневно, и они все до единого были хорошие ребята; портило их только полное неумение играть. Когда я приехал с одним из них к Гусману с намерением сделать пробную запись, Миша не выдержал и вернулся обратно в «Происшествие» просто для того, чтобы не было лажи.
От нечего делать мы часто ходили на концерты в ДК МАИ в качестве слушателей, чтобы найти единомышленников. Другой клубной альтернативы, кроме театра «СВ» в то время для нас просто не было. Спустя девятнадцать лет Дмитрий Студёный пустился в воспоминания о тех временах, благодаря чему я теперь знаю о них немного больше:
10 июля 1994 года состоялся первый концерт в помещении театра-студии «СВ» ДК МАИ, организованный участниками группы «Даждь» (я, Артемий Бондаренко и Александр Акимов). С аппаратурой помог Павел «Муми» Грызлов (группа «Мыс Челюскинъ»), который трагически погиб потом 28 февраля 1995 года. В помещение театра-студии мы попали с помощью тогдашнего гитариста Александра Акимова… В первом концерте сыграли группа «Даждь», Джек (Валентин Сохорев), Гурыч (Дмитрий Гурков) и Павел «Муми» Грызлов. Затем последовала череда концертов и до лета 1995 года они проходили в помещении «СВ» достаточно регулярно… при не-мешании этому руководителя театра-студии «СВ» Елены Левчук, которая тоже, к сожалению, трагически погибла уже несколько лет спустя… Многие записи с тех концертов у меня сохранились на кассетах…
Группа «Даждь», в которой пел Дмитрий Студёный, при всём уважении к этому человеку, нам казалась беспросветным занудством. В амплуа организатора концертов Дмитрий сделал невероятно много — особенно, для начинающих музыкантов — но его собственное творчество буквально вышвыривало нас из зала к пиву и сигаретам.
Зато мы полюбили группу «Львиная дуля», играющую в направлении, близком «Происшествию». Получалось это у ребят более технично за счёт басиста Артёма и перкуссиониста Джека. Они находились в непримиримой оппозиции к Студёному, да и вообще частенько оказывались в центре каких-нибудь скандалов — зато, в отличие от нас, были пробивными и в девяностых годах частенько играли в клубах посерьёзнее. Потом, как и большинство коллективов нашего поколения, «Львиная дуля» распалась. При всех своих амбициях они не были конъюнктурщиками. Дима писал впоследствии, что для него «музыка, песни, стихи — не инструмент карьеры, а способ выражения мыслей». Думаю, под этими словами подписался бы любой андеграундный музыкант.
В первых песнях «Львиной дули» было много русского рока, но мало поэзии. «Это представляло собой русскорочную акустическую хиппятину, только сдобренную матерщинными текстами, которые были хорошими, но довольно стандартными штампами о молодости, любви и глобальных проблемах», — так Гурыч впоследствии говорил о тех песнях в своих воспоминаниях.
Характеристика тусовки в ДК МАИ, данная Гурычем несколькими годами позже, настолько точна и безжалостна, что легче процитировать Дмитрия, чем пытаться сказать самому то же самое:
Заправлял «СВ» Дмитрий Студеный, который с группой товарищей натащил туда дешевого и чудовищно разнобойного аппарата, каких-то светильников, пульт «Электроника ПМ-1» и при помощи самопальных устройств заставил всю эту кучу хлама работать. Этого человека надо охарактеризовать особо.
Личная справка: Дмитрий Студеный (псевдоним) — лидер, вокалист и автор текстов полумифической группы «Даждь», названной в честь Дажь-Бога. Из данной группы впоследствии к нам перешел бас-гитарист, за что Дмитрий меня вероятно до сих пор не простил, хотя я тут ни при чем. В моей памяти он навсегда останется шоуменом-приспособленцем (точнее сказать, выкрестом), потому что тогда, в прошлом, упёрто и «всерьёз» гнал непонятные псевдославянские языческие фишки, пока «СВ» не накрылось медным тазом. Впоследствии, познакомившись с полезными православными деятелями, резко сменил имидж и ориентацию на православие, оставив тем не менее название «группы» (её уже не существовало) тем же, т.е. языческим. В настоящее время верховодит клубом «Факел», где устраивает концерты малоизвестным акустическим коллективам. Также на таких концертах читает лекции на затоптанные темы вроде «роль Башлачева в русской поэзии».
По своей сути «СВ» был жутким хиппятником, но, по правде говоря, я и сам был тогда гнилым хиппаном, хоть и агрессивным на язык. Просто приходили люди, рассаживались на спортзальных матах и потягивали дешевое пиво, пока на «сцене», состоящей из пары стульев что-то исполнялось. Однако этому месту я, пожалуй, наиболее благодарен, потому что именно там началась моя группа.
Примерно треть публики, сидящей в зале, состояла из музыкантов, ждущих своего выхода на сцену. Остальные люди были ими приглашены в качестве групп поддержки. Думаю, наша фан-группировка была одной из самых многочисленных, но мы с удовольствием поддерживали и других музыкантов, которые нам нравились — «Львиную дулю», «Джаз-оркестр памяти Сальери» (им будет посвящена отдельная глава) и других.
Александр Карпов, выступавший в то время под псевдонимом Тим Шиповник, прославился своими замечательными балладами на русском и английском языках, а также юмористическими произведениями, вроде «Динамо-машины»:
Пусть я не болельщик, не меломан, не бандит,
Меня надинамит «Динамо»-Тбилиси, динамики и динамит —
Динамо-машина взяла меня в оборот,
Весь мир — это динамо-машина, и я её вечный пилот…
Вскоре Карпов вступил в творческую ассоциацию «32 августа», которая состояла из молодых бардов, пытавшихся выйти за рамки жанра. Байки о пьяных дебошах Карпова народ передавал из уст в уста с чувством офигевания, да Карпов и сам любил рассказывать о себе разные были и небылицы, часть которых потом вошла в его прозу. Повесть «Туркменский самовар», в весьма брутальном стиле повествующую о нефтеразработках на Каспии, я считаю маленьким шедевром, достойным большой литературы:
Женщины здесь тоже звереют. Мужиков мало. Продуктов нет. Нищета. Горячая вода у них в городе два часа в день идёт. А холодная — часа три. Вот и рвутся на нашу базу в тщетных стараниях увлечь какого переводчика и уехать с ним куда угодно! Лишь бы не на край света, так как именно там они и живут.
Некоторые напротив, хотят кого-нибудь здесь оставить. Поди плохо — будет деньги приносить, омаров из столовой таскать…
Помню, поддал я как-то. Напала на меня одна такая. На шею бросилась. Целовать хочет.
— Ты не смотри, — говорит, — что мне тридцать восемь и у меня двое детей. Останься со мной! Я все для тебя делать буду! И готовить буду, и стирать буду! Только женись на мне!..
— Все — говорю, — замечательно. Вот только есть три «но».
— Какие? — спрашивает.
— Во-первых, — отвечаю. — готовить я люблю сам.
— Готовь! — кричит. — Готовь сам, милый!
— Во-вторых, — продолжаю я, — стирать за собой я тоже сам привык.
— Стирай, любимый! — всхлипывает. — Стирай, родной!
— А, в-третьих, — говорю, — я напился, а не е…нулся!..
В 1998 году мы с Сашей встретились после долгого перерыва в театре песни «Перекрёсток». Вскоре Карпов переехал в соседний подъезд со мной и стал часто у меня бывать — главным образом, чтобы набирать на моём компьютере тексты песен. Мы болтали на кухне, выпивали, поздравляли друг друга с днём рождения, но вместе не выступали. В принципе, нам было достаточно просто общаться: он рассказывал очередные байки, какие-то стихотворные экспромты, из которых, насколько я понимаю, мало что сохранилось, а однажды устроил диспут по поводу тонкостей перевода ирландской народной песни «Whiskey in the jar». Основное количество событий пришлось на последний год жизни Карпова: в 2002 году он начал выступать с группой «Ruadan», исполняющей ирландский фолк, летом выпустил первый, записанный на студии в Казани альбом, а осенью — погиб во время теракта на мюзикле «Норд-Ост». Уже после Сашиной смерти вышло его полное собрание сочинений.
Также к нашему кругу общения добавилась группа со странным названием «Кегли Маугли», игравшая джаз-рок, но при этом бывшая совершенно хипповской по своей харизме. Из её состава мы постоянно общались с вокалисткой Наташей Беленькой; были знакомы с басистом Бобом (Владимиром Гочуа) и клавишником Петром Костиным. Участники группы были взрослее нас, гораздо профессиональнее и относились к нам с некоторым снобизмом — во всяком случае, лидер-гитарист Костя Кремнёв. На концертах ребята исполняли классические англоязычные номера с таким мастерством и драйвом, что с публикой творилось что-то невероятное.
Помимо работы в «Кегли Маугли», в свободное время Костя Кремнёв писал собственные песни на русском языке. С акустической гитарой в руках он вёл себя тихо и почти застенчиво, из-за чего казался гораздо ближе, доступней. Иногда мы с ним выступали на одних и тех же концертах, но так близко и не сошлись — по указанным выше причинам. Многие его тогдашние песни впоследствии составили новую, русскоязычную программу группы, с которой группа блистала в 1996-1997 годах. После 2001 года о «Кегли Маугли» больше не было слышно; знаю лишь, что Костя Кремнёв преподаёт гитару точно с таким же апломбом, как в 90-х годах. Я помню фрагментарно только одну его песню — рэгги «Облом» с вокалом Наташи:
Солнце погасло, тьма вокруг — будь здоров,
Мёртвое море вышло из берегов,
Ах, если б мы были рыбами, мы бы ушли на дно,
Но облом есть облом: непредвиденно!
Изгнание «Даждя» из театра «СВ», по слухам, произошло из-за того, что Студёный, решив подзаработать, организовал в Большом зале ДК МАИ концерт группы «Автоматичесакие удовлетворители», слушатели которой разнесли к чёрту весь зал. В отличие от Гурыча, мы не конфликтовали со Студёным и годом позже два раза выступили в основной программе «Факела», да и потом не раз играли на организованных им концертах. Как бы то ни было, он был одним из немногих, кто помогал в те годы молодым авторам впервые выйти на сцену. И я благодарен ему за приглашение выступить на концерте, который стал для нас первым.
Фенечка для Анчевской
Кроме групп из ДК МАИ и «Кегли Маугли» сильное потрясение у меня вызвали первые альбомы группы «Рада и Терновник», с которыми меня познакомил в начале 1995 года Скиф — «Графика» и «Печальные звуки». Особенно был хорош альбом «Графика» — я и сейчас уверен, что он один из лучших у группы. А поскольку Митя обычно слушал «Jethro Tull» и «King Crimson», Рада Анчевская была немедленно возведена нами примерно на такой же пьедестал.
Я очень отчётливо помню манифест Рады Анчевской (или тогда ещё Цапиной?), опубликованный несколько позже чуть ли не в «Московском комсомольце». Позволю себе процитировать сайт Russrock.Ru, восстановивший обстоятельства появления этого документа.
В ноябре Рада объявляет, что стиль, в котором играет группа, называется «psychodelic fatum» — психоделический рок-психоделическая судьба (Рок). Рада, Ребров, Анчевский создают некий манифест под названием «Psychodelic fatum» и объявляет о движении «Indievision». Целью движения становится «вернуть музыке ее изначальную магическую суть». Для этого инициативная троица пытается разыскать российские группы, играющие самобытную магическую музыку. В итоге, инициаторы знакомятся с массой хороших людей, но все они, к сожалению, не музыканты.
Ох, как мы хотели тогда присоединиться к Раде! Но никто из нас — и даже, наверное, Скиф — не считал, что «изначальная магическая суть» напрямую связана именно с психоделией. Лично для меня магия заключалась в контакте музыканта со слушателями или даже, скорее, человека с другими людьми — иными словами, в психологии творчества. Мы отчётливо понимали, что не подходим Раде именно по убеждениям. И всё-таки между нами и легендарной певицей существовала некая связь: на басу в «Терновнике» играл молчаливый бородач Боб, хорошо знакомый нам по «Кегли Маугли».
Вскоре выяснилось, что «Рада и Терновник», в отличие от «Jethro Tull» и «King Crimson», время от времени выступает по Москве с концертами, но денег у нас не было, а напрашиваться бесплатно, как делали другие хиппи, нам было неудобно. Всё решил случай. В то время мы тусовались с вокалисткой группы «Дар Крыльев» Галей Камой, которая пару раз играла на разогреве у «Рады и Терновника» в кинотеатре «Перекоп». Попасть бесплатно на «Дар Крыльев» труда не составляло, а не воспользоваться этим было глупо. Так я в первый раз оказался на концерте Рады.
Сказать, что это был полный улёт — это ничего не сказать. Думаю, что ни одна команда нас в тот вечер не завела бы нас так, как это сделала «Рада и Терновник». После концерта мы с Галей и Аннушкой рванули на сцену к Раде дарить фенечки, потому что не выразить свой восторг мы не могли, а больше у нас ничего не было. «На фиг ей наши фенечки? Но пусть будут, это важнее для нас самих!», — думал я. В жизни Рада оказалась очень улыбчивой и милой — гораздо веселее, чем её песни. Она приняла подарок, а мы, чтобы успокоиться, ещё полночи гуляли вдоль железнодорожных путей на станции Каланчёвская и разговаривали о всякой всячине. Помню, как Аннушка вдруг горячо и искренне сказала: «Я люблю, как пахнут шпалы», и я тогда подумал, что тоже, наверное, люблю, как пахнут шпалы, потому что для меня они означают дорогу и свободу… И до сих пор, оказываясь на вокзалах, я вспоминаю её слова.
В то время мои сутки были полностью заполнены звуками. Я постоянно слушал музыку на кассетах и ещё больше сам играл на гитаре. Вместить в это маниакальное погружение ещё и концерты было сложно, и вскоре я окончательно перестал на них ходить. В двухтысячных годах я, правда, несколько раз всё-таки пересекался с Радой и даже сыграл с ней в рамках одного и того же фестиваля в клубе «АртЭрия». Когда Анчевская подошла к лотку с нашим журналом «Контрабанда», я вспомнил её улыбку в кинотеатре «Перекоп» и порадовался тому, что рок-героиня моего детства по-прежнему чертовски хорошо выглядит. Её новыми музыкальными работами в то время я уже почти не интересовался — отвлекали другие заботы — но «Графику» всё-таки время от времени переслушивал. Но потом я пересёкся с ней ещё и как музыкальный журналист: в декабре 2011 года Рада пригласила меня на концерт, посвящённый двадцатилетию группы.
Нечего и говорить, каким интересным экспериментом было для меня сравнение ощущений от группы образца 1996 и 2011 годов. Впрочем, мне хватило уже несколько первых нескольких тактов, чтобы понять, насколько всё стало иначе — завершённей, современней, органичней — и ближе мне, чем тогда. Первый десяток песен пролетел на одном дыхании. Дальше последовал приятный сюрприз, три композиции из «Графики» — «Аристократы окраин», «Белое танго душевнобольных», «Не уходи» (ну и плюс «Смоква», исполненная под акустическую гитару в начале концерта). И снова новые для меня песни, каждая из которых казалась законченной, лаконичной и очень тщательно проработанной.
В музыке «Рады и Терновника» 2011 года было в избытке того, чего ей не хватало пятнадцатью годами прежде — чёткости. Тогда голос Рады в сочетании с психоделической музыкой вводил в транс, но недолгий период хипповского ренессанса закончился, и вместе с новыми временами пришла другая музыкальная эстетика. Плавающий рифф, повторяющийся в течение десятка минут, сменился ревущей гитарой и тяжёлым пульсом ритм-секции. Разница между тем, что было, и тем, что стало, напомнила мне разницу между «Grateful Dead» и «Joy Division» — и там, и там, вроде бы, музыка вводит в транс, но насколько разный контекст!
Меньше всего, пожалуй, поменялась сама Рада. Те же вокальные путешествия из октавы в октаву, те же меланхоличные танцы у микрофона. Разве что улыбалась на сцене она теперь чаще — почти так же часто, как в жизни. Но в словах и музыке её песен не было «позитива», в них жила радость иного порядка — от ритма, и шаманский бубен в её руках был не случайным предметом. Голос Рады казался похожим на погребальный плач: «Наши души летят над костром погребальным» («Белое танго»). Как тут было не вспомнить, что «радуница» — это славянский языческий праздник поминовения усопших, в православной традиции слившийся с Пасхой. И всё-таки, слушая Раду, я не чувствовал в ней этнокультурного нерва — из ближайших ассоциаций, всплывала, скорее, объятая ужасом перед замкнутым пространством комнаты-склепа Сьюзи Сью. «We live in the happy house…» («Happy House») — «Сейчас я пытаюсь понять, это морг или больница, но если больница, то зачем причиняют боль» («Не уходи»).
Тексты Рады были слишком ассоциативны, чтобы их можно было однозначно толковать. «Многие говорят, что у нас все песни печальные, но я категорически против. Я могу объявлять, какие песни печальные, какие нет; эта, например, — печальная!», — заявила она на концерте. Действительно, многие её песни казались, скорее, созерцательными — это были песни-видения, песни-состояния, да и позы, в которых то и дело замирала Рада, словно повторяли танцующих индийских богов. Это были психологичные, непростые песни, в которых каждый парадокс не только создавал раздвигающий рамки смысла контекст, но и ломал слушательские стереотипы. Кстати, на последних трёх песнях Рада трижды убегала в гримёрку переодеваться, представая перед публикой в совершенно разных имиджах — то в чёрном платье, то в белом (видимо, оно должно было символизировать белую птицу, но мне упорно лез в голову драйвовый хит Пи Джи Харви «Dress»).
Перед началом концерта первый директор группы, известный журналист Сергей Гурьев сказал, что он любит команды, которые «слушать нужно и можно, но которые никогда не будут иметь успеха» и то, что «Рада и Терновник» — это «квинтэссенция музыки, на которую не ходят стада, но приходят отдельные люди». Ну, насчёт отсутствия успеха не соглашусь — я встречал поклонников Рады от Калининграда до Владивостока. Собственно, именно группа «Рада и Терновник» стала для сотен и тысяч меломанов символом той эпохи, которую я расцениваю как свою. Так же, как стали такими символами Ольга Арефьева, Сергей Калугин, Юрий Наумов, Олег Медведев, Веня Дркин, Александр Непомнящий, Михаил Щербаков.
После концерта Рады в «Шестнадцати тоннах» Наташа Караковская сделала фоторепортаж, а я написал статью, назвав её в память о концерте в «Перекопе» «Фенечка для Анчевской». Раде понравилась статья, и, когда 22 января 2012 года мы собрались провести первый фестиваль журнала «Контрабанда», она дала согласие выступить одной из первых. Там, на фестивале, мы наконец-то нормально познакомились с ней и с её мужем, и после этого стали общаться. К несчастью, Володя повредил руку и не мог играть на гитаре, зато он немного помог со звуком. Рада играла и пела под акустическую гитару. Натальины фотографии она отметила отдельно перед началом своего выступления:
— Я знакома с «Контрабандой» не так давно, но меня покорили фотографии с нашего концерта, на которых я краше, чем есть. Женщина знает, как сделать приятно женщине! Теперь «Контрабанда» — мой любимый журнал.
«Происшествие» выступало сразу после Рады, причём уже в начале концерта я порвал первую струну на гитаре, а ближе к середине выступления обнаружил, что простудил горло, и пение даётся мне с трудом. Мне показалось, что Раде и Володе понравились наши песни — по крайне мере, мы удостоились их улыбок. Ну а с Гурьевым, также присутствовавшим в зале, я потом вообще стал много общаться.
Моё сотрудничество с Радой продлилось до марта 2013 года, когда она приняла участие в выпущенном мной диске «Андеграунд: современная история» и в фестивале «Противофаза», где мы вторично выступили на одной сцене. И хотя сейчас мы с Радой практически не общаемся, я продолжаю следить за её делами.
Жорик, Шурик и Антонио Сальери
Ещё в ДК МАИ мы познакомились с блистательным «Джаз-оркестром памяти Сальери», выступавшим с 1993 по 1998 год. Вот что в 2010 году рассказывал журналу «Контрабанда» основатель и лидер коллектива Жорик Зыков.
Сначала было слово «Дж.Ор.П.С.». Потом придумали расшифровку «Джаз-оркестр Памяти Сальери» — получилось очень складно. Идея названия долго витала между банально-эстетским словом Жопа и эстетско-банальным Дорз. Смесь получилась странной, но запоминающейся. Итак, «Дж.Ор.П.С.» появился как театральный проект кукольно-драматического театра «Умная Маша». Марионеточным спектаклям, которые я делал как художник-постановщик, не хватало пусть неряшливой, но все-таки «живой» музыки. В отличие от большинства тогдашнего андеграунда — мы даже деньги музыкой зарабатывали, пусть немного, но в девяностых для студентов… В МАИ кассета наша попала случайно с какой-то оказией, и мы и не думали где-то что-то петь. Тем более, что до того я почти не пел сам в группах, а только тексты вокалистам сочинял.
…Пока в один прекрасный летний день не провалил сочинение при поступлении в Полиграфический институт и не пошел «с горя» в училище анимационной кинематографии. Там, к моей радости, собралась очень живописная тусовка таких же «художников-неудачников», как и я. К тому моменту театр «Умная Маша» (названный так в честь своего первого спектакля) организованный моими театральными родителями вполне себе функционировал, хотя доходов фантастических не приносил. И вот, третий день в Училище, я в шапке-ушанке, на улице — жарища, веду толпу полупьяных, короткоюбких девиц, несущих над головой вытащенный из шкафа аудитории транспарант «Вся власть — советам» на предмет под громким названием «эстетика кино». На этой эстетике уже сидит параллельная группа аниматоров и дико на нас таращится, особенно светловолосый парень с гитарой по имени Виталик Лубман. С ним-то мы и решили после недели совместного пьянства собрать музыкальный коллектив под мои песни и заодно помузицировать фоном кукольному театру. Оттуда есть пошла…
Сначала к нам присоединился Олег Гаврилов — барабанщик без барабанов (единственный из нас с полноценным музыкальным образованием), потом Юля Любимова — клавишница без клавиш (особенно она хорошо имитировала их поставленным «хоровым» голосом), следом — Маша Бондарева — басистка без баса. Маша хорошо играла на фоно и писала приличные тексты. Ну, и Шурик — единственный не-художник (который, впрочем, неплохо играл на басу и вообще — поэт). А вокруг тусовалась огромная толпа аниматоров, которые помогали, кто чем мог группе и театру, а потому по праву считались членами и того, и другого коллективов. Короче, по количеству народа это была явно не группа, а целый оркестр. У всех в тусовке были абсолютно разные музыкальные пристрастия, а потому стиль условно наименовался «не пришей кобыле хвост», но аббревиатура НПКХ явно не канала. Так и получился «Дж.Ор.П.С.». Первые две песни оркестра написаны на стихи Кати Кондратьевой, нашей однокурсницы.
Состав группы был стабилен на протяжении многих лет, лишь в 1995-1996 годах в «Дж. Ор. П. С.» выступали также Комиссар, заскучавший со своей скрипкой в «Курских близнецах» и саксофонист-«полярник» Олег «Змей» Ходаков. «Оркестровость выражалась, наверное, в количестве участников музколлектива. Восемь человек — для той площадки абсолютный рекорд, убейте — не вспомню, чем они все занимались!», — рассказывал бас-гитарист группы «Оргия Праведников» Артём Бондаренко, в те времена бывший звукооператором в ДК МАИ, а также басистом «Львиной дули» и «Даждя». Наличие двух басистов в группе объяснялось довольно банально: периодически Шурика отчисляли за пьянство, но он упрямо возвращался обратно то в качестве басиста, то в качестве второго гитариста. Все эти люди стали нашими хорошими друзьями, и с «Дж. Ор. П. С.» мы дали несколько совместных концертов.
Аранжировки песен были хаотичны и случайны, поэтому на практике группа звучала очень странно: традиционному сочетанию акустической гитары и баса сопутствовали примитивные клавиши с попсовым тембром и психоделическая соло-гитара с сильной реверберацией, нанизывавшая одни и те же флегматичные наигрыши вне зависимости от песни. Примерно столь же фееричен был и вокал: не умевший толком петь Жорик выразительно декламировал тексты своих песен, Шурик, писавший довольно брутальные произведения, пел их слишком вкрадчиво и мягко; зато на заднем плане обоих лидеров надёжно поддерживал бойкий женский бэк-вокал Юли и Маши. Джаза в «Джаз-оркестре» не было вообще,; это была острая и тонкая пародия на любительскую рок-музыку.
Тексты песен «Дж.Ор.П.С.» были особым достижением — именно благодаря им группу обожали поклонники. Эрудиция Жорика поражала воображение; многие вещи, о которых он пел, слушателям были попросту неведомы. Зато эстеты получали кайф от того, что их элитарность всячески высмеивается: «Я читал Фрейда, я читал Ницше, я знаю, что бывает, если утаить злобу… А менты правы, менты всегда правы, они не читали ни Фрейда, ни Ницше, но знают, что делать, чтобы успокоиться…». Кроме того, по песням Жорика можно было вообразить, что группа находится в субкультурном поле хипповской тусовки, но на самом деле это было розыгрышем — как и всё в текстах «Дж.Ор.П.С.». Тексты Шурика, лаконичные и чаще всего посвящённые теме секса, на этом фоне казались почти примитивными, гопницкими, и намекали, скорее, на возможность панка — но нет, это был не панк, это тоже была игра.
Самой известной песней «Оркестра» стала блестящая «Сальери умер», написанная Жориком Зыковым:
Не волнуйся за меня, детка,
Мы вчера просто выпили с другом,
Он мне кричал, что я гений,
(Он мне завидовал, падла),
Значит, я ещё кой-чего стою,
Ведь поэт — проститутка у Бога,
А с утра я жив, хоть похмелен,
А вот Сальери давным-давно помер…
Раскованная, почти клоунская манера поведения на сцене продолжала настроение текстов и срубала слушателей наповал. «Шурик, возьмите гитару, сейчас вы будете петь» — «А шо я буду петь?» — «Шурик, вы будете петь песню под названием «Стимулятор»!» — «Жорик, тогда можно я вытащу жвачку?». «Джаз-оркестр» много и охотно играл на контрастах: миниатюрный рыжеволосый эстет-интеллектуал Жорик смотрелся очень комично в окружении долговязой блондинки Юли и простоватого, грубого Шурика.
На одном из концертов в ДК МАИ в 1995 году был записан короткий «живой» магнитоальбом «Большие трагедии». Кроме того, одно из свидетельств о дискографии группы донёс до потомков художник Даниил Кузьмичёв:
Когда я учился на художника-аниматора (тогда слово анимация только вошло в моду) у нас на курсе было забавное музыкальное объединение, именовавшееся «Дж.Ор.П.С.», что переводилось как «Джаз-Оркестр Памяти Сальери». Все славно валяли дурака, писали, пели и играли песни. Есть что вспомнить! Это обложка одного из магнитоальбомов того коллектива. А рунами написано его название (уж не помню почему). Плохо различимую особу на заднем плане многие ошибочно принимают за Юльку. На самом деле это просто абстрактная жертва «Дж.Ор.П.Са», аллегорически изображённого здесь в виде викинга.
На концертах с участием «Дж.Ор.П.С.» не было толп поклонников, но в 1995-1997 годах группа выступала более-менее регулярно, хоть с каждым разом всё более и более бардачно. Летом 1996 года в арт-кафе «Хамелеон» руководство клуба едва не выставило на улицу музыкантов, так как сочло, что их слушатели заказывают слишком мало пива. Некоторые концерты приходилось играть без репетиций — так как репетировать было негде и не на чем. Постепенно музыканты начали впадать в уныние — но сил пока ещё оставалось много.
По-видимому, «Дж.Ор.П.С.» доконало выступление на Фестивале Надежд — пафосном многолюдном мероприятии, организованном Московской рок-лабораторией в кинотеатре «Перекоп» в феврале 1997 года. В этот период времени группа пыталась вывести свою музыкальную карьеру на новый уровень: Жорик пригласил администратора Василису Жданову и барабанщика Олега, вернувшегося из армии, окончательно выставил к чёрту Шурика, разработал новые аранжировки песен — более академичные и сухие. Название фестиваля как нельзя лучше подходило для ожиданий «Дж.Ор.П.С.»: если им и суждено было ярко заявить о себе, то только уж там. К несчастью, группа выступала первой, и на ней, фактически, отстроили усиливающую аппаратуру, а гипертрофированная ответственность за результат привела к скованности и нервозности. Весь фирменный стиль «Дж.Ор.П.С.» в результате просто потерялся. Понимая, что выполнение сверхзадачи провалилось, на вручение поклонниками букета Жорик отреагировал саркастически: взял цветы в зубы да так и сфотографировался, после чего группа в полном составе почти мгновенно упилась вусмерть.
В эти времена непризнанных музыкантов было больше, чем имевшихся площадок, и конкуренция между ними была довольно жёсткой. Чтобы регулярно выступать, нужно было снимать базу, репетировать, в конце концов, уметь играть. Ничего этого «Дж.Ор.П.С.» не могли, да и вряд ли хотели. С другой стороны, жить по-старому означало обрекать себя на самоповтор, грозивший довести до отвращения к собственным песням, исполняемым каждый концерт, из года в год. Кроме того, делу мешали появившиеся трещины в любовных отношениях между музыкантами и музыкантками. Вскоре жизнь разбросала всех в разные стороны, и команда тихо распалась где-то в конце 1997 года. Песенный материал «Дж.Ор.П.С.» (по словам Жорика, два альбома) так нигде и не был использован. Музыкальную карьеру продолжил лишь бросивший пить Шурик, через двенадцать лет поигравший с нами на басу, да барабанщик Олег. В 2011 году, правда, «Дж.Ор.П.С.» несколько раз выступал в составе Зыкова, Вишнёва и меня (я играл на гитаре, стараясь подражать манере Виталика Лубмана), но никаких серьёзных планов у Жорика не было — или он не говорил мне о них. В десятых годах Жорик репетировал с Шуриком и аккордеонисткой Алей Вишнёвой, а также сделал несколько анимационных клипов по мотивам песен группы. Остальные бывшие музыканты группы и по сей день трудятся на ниве графического дизайна.
На крыше магазина «Ленинград»
Новый состав «Происшествия» был собран к апрелю 1995 года. Некоторую роль сыграл в этом мой школьный друг и непременный участник арбатских пьянок Лёша Гусев, который играл на гитаре и написал несколько простеньких песен. Однофамильцы Лёша и Миша были торжественно объявлены родными братьями. Правдоподобию этой версии способствовало некоторое «фамильное» сходство музыкантов.
Но настоящим подарком судьбы была скрипачка Наталия Беленькая, которую привёл на репетицию Скиф. Талантливая и красивая девушка с яркой еврейской внешностью сразу покорила сердца. За её плечами была Гнесинская десятилетка, где она училась до 6-го класса, эмиграция в Израиль с родителями и романтическое бегство обратно в Москву. Группа «Кегли Маугли», в которой она пела, была её основным проектом, но в качестве музыканта-сессионщика Наташа выступала с множеством коллективов, помогая всем от чистого сердца. К счастью, моя музыка была достаточно симпатична Наташе, чтобы она принимала участие практически во всех наших безумствах.
С того момента я, Гусман и Наташа прочно составили основной состав группы. Лёша Гусев, бросивший учёбу в МИТХТ, хотел бы больше участвовать в коллективном творчестве, но рабочие будни на автомобильном заводе АЗЛК этому не способствовали. После его фактического ухода я играл партию ритм-гитары, а Наташа старалась за двоих.
В этом веселом составе мы выступили на квартирнике у известного путешественника-автостопщика Антона Кротова, в то время — главного редактора самиздатовского журнала «Почтовый Ящик». Туда нас привела поэтесса Евгения Косарева (после замужества Назарова) по прозвищу Джейн — хозяйка квартиры, где снимала комнату наша Наташа, и у которой мы постоянно тусовались. Джейн была единственным человеком в нашем кругу, который обладал собственной жилплощадью. Правда, у неё не было денег и работы, но это в то время её не очень беспокоило. В кротовском журнале Женя вела литературную рубрику, а от «Происшествия» была без ума. Не думаю, что будет преувеличением сказать, что именно Джейн и Антон Кротов раскрутили «Происшествие» до максимально возможного в нашей ситуации предела.
Наше знакомство Женя помнила лучше, чем я. В середине десятых, перебравшись в Орёл, она вспоминала:
С Алексеем мы дружили в середине девяностых. Более того, очень недолго я была бэк-вокалисткой в его рок-группе «Происшествие», и этот эпизод в моей жизни остается в памяти очень ярким и ассоциируется со словом «счастье». Нечасто мне встречаются столь духовно близкие люди на Пути. Неслучайно каждый из нас двоих, независимо друг от друга, мечтал уехать из Москвы в Крым, но оба уехали совсем в другие города России. Да и сама история нашего знакомства весьма нетривиальна. Я подошла к незнакомому парню после концерта, на котором он, в числе многих, выступал, сказала, что мне близко то, что он делает, попросила записи. А получив кассету, в кустарных условиях наложила второй голос. Показала автору. И убедила — мы должны выступать вместе. Чуть поздней и он, прочитав мои стихи, донес до меня мысль, что это тоже можно — и даже нужно — петь. Написал несколько песен на мои тексты. Мы планировали запись моего сольника, но не сложилось… только репетиционная запись еще долго грела мне душу, пока кассета не размагнитилась окончательно. Мои стихи так никогда песнями и не стали. По крайней мере, песнями в авторском исполнении.
История с песнями на стихи Джейн, впрочем, получила продолжение. Все эти годы я помнил мелодию одной из них, но меня не вполне устраивал текст. В 2021 году я сумел убедить коллег по панк-группе «Ложные показания» исполнить композицию «Дети городских окраин», а Джейн дала мне добро, чтобы я немного дописал слова. Так что в конечном счёте мы всё-таки сумели произвести на свет нечто совместное.
Антон Кротов был, наверное, самым необычным человеком среди тех, с которыми я тогда сталкивался. Это был человек-событие, человек-«движуха». Всюду, где он появлялся, тут же начинало происходить что-то шумное, творческое, возникало огромное множество людей, образовывавших едва упорядоченный хаос. Моя подруга и поклонница «Происшествия» Ира Улякова впоследствии вспоминала, что однажды Антон в гостях на полном серьёзе провёл «мастер-класс по варке супа из фигни на произвольное количество едоков». Впрочем, я думаю, он мог провести мастер-класс вообще на любую тему, причём без всякой подготовки и без представления о предмете.
Уже тогда Антон славился своими дальними путешествиями, первое из которых он проделал на электричках по России, Беларуси и Прибалтике в последний год существования СССР. К 1995 году он объездил огромные территории страны, включая Соловецкие острова, которые тогда были диким, труднодоступным местом, но самым впечатляющим подвигом была поездка через всю Россию в Магадан, а также в такие северные края, как Салехард, Нарьян-Мар и Тура. К концу девяностых он, по-видимому, повидал в России всё, что казалось ему интересным и стал путешествовать по Азии и Африке; примерно в 2000 году принял ислам. Выпустив самиздатом несколько десятков книг, Антон жил за счёт их продажи. Свою маленькую брошюрку об основах автостопа «Практика вольных путешествий» он умудрился продать тиражом более 100 000 экземпляров, переведя на несколько языков. Успехи эти объяснялись как упорством автора, так и грошовой себестоимостью книг, которой Антон добивался за счёт низкого качества печати.
В конце 1995 года в квартире Антона стали проводиться регулярные лекции о практике автостопа под амбициозным названием «Академия вольных путешествий». Меня как-то занесло на лекцию о медицинской помощи в дорожных условиях — выглядела она неубедительно. Зато лекции путешественников, которые рассказывали о реально проделанных ими поездках, вызывали восторг. Точно такое ощущение свободы вызывали и книжки Кротова, которые я до сих пор регулярно перечитываю. Постепенно идея путешествий по стране увлекла меня не только как беллетристичсекий сюжет. Уже следующим летом я стал сам ездить автостопом, и было бы наивно утверждать, что это произошло без морального участия Антона. Его уверенность и оптимизм передавались окружающим, да и популярность в тусовке девяностых годов «Происшествие» получило исключительно благодаря его поддержке. Это был человек, с которым мы могли иметь расхождения по каким-то вопросам, но который всегда был нам рад, и которому мы всегда были рады.
Чрезвычайно любопытной была и семья Антона Кротова. Мама, Марина Романушко, была поэтессой. Отец, Виктор Гаврилович по прозвищу «Гавр», не только писал добрые романтические стихи, но и вёл детскую творческую студию. Дядя Антона, священник Яков Кротов, прославился как общественный деятель, занявший резко оппозиционную оппозицию по отношению к Русской православной церкви. Он утверждал, что вера находится выше государств, идеологий и национальностей, осуждая военные действия в Чечне и Грузии и вообще российские имперские амбиции. Родители Кротова при этом придерживались противоположных взглядов.
Что там наши «сейшена» в компании двенадцати человек у Лихачёва! Количество слушателей у Кротова иногда приближалось к двум сотням! Потрясающая вместимость кротовской квартиры объяснилась тем, что балкон её выходил на крышу магазина «Ленинград», где можно было сидеть, играть, курить и вообще делать всё что угодно. Сейшена, правда, происходили в одной из комнат, но на крыше было неплохо слышно. За порядком следил лично Антон: протискиваясь сквозь толпу из комнаты в комнату, он кричал громовым голосом, делая объявления или требуя соблюдать правила поведения в квартире.
Спустя семнадцать лет Ира Улякова изложила в своём блоге обстоятельства, при которых она впервые попала в квартиру Кротова:
Дело было так: в далеком 1995 году мы с П. попали на квартиру к Антону Кротову. Именно «попали», потому что все это было совершенно случайно. Буквально, в метро к нам подошел чувак и сказал: «Я знаю одно место, вам туда надо» или как-то так. И как же он был прав. По крайней мере, мне точно было туда надо. Там, среди всего прочего, что вы только сможете себе представить сами в квартире Кротова в 1995 году (потому что рассказывать об этом совершенно бессмысленно), был совсем юный мальчик с гитарой по имени Лёша Караковский. И когда он запел, я совершенно погибла, сразу и бесповоротно. Ну бывает такое, у всех, я надеюсь. Когда происходит что-то, что не может быть обусловлено ни словами, ни музыкой, ни голосом — чистая энергия льется через человека без потерь, в том виде, как ее раздают на Небесах. Это был русский рок, такой, каким я его люблю. Я стала фанаткой. Ходила на все концерты, сидела под ногами и готова была подсказать любое слово любой песни. К счастью для меня, всё быстро кончилось…
Вскоре «Почтовый Ящик» в лице журналиста Валентина Ившина посвятил этому концерту восторженную статью под громким названием «Новая музыка» («Почтовый Ящик», № 4, 1995). Почти половина её была про нас:
Новый концерт! Подготовка началась прямо с утра. Всё утро мы таскали всё необходимое в наш клуб, то есть к Антону. Всеобщая суета выходила из-под шкафов и диванов и поглощала нас всех. Привычные шутки летали в воздухе и делали его пьяным и удивительным. Громче всех смеялся Володя Зверев, он, будучи организатором данного концерта, соответственно, больше всех переживал за своё дело.
Но вот, наконец, всё раздвинуто, собрано, поставлено на место, пыль улеглась на подошвы восьмидесяти зрителей, и первый по струнам ударил Костя Кремнев (не путать с Кинчевым). Прозвучало несколько тихих композиций, которые я бы назвал «хипповская лирика». А вообще Костя — гитарист довольно известной московской клубной команды «Кегли Маугли», но сама группа на этот раз в полном составе не выступила.
(…) Дальше выступила группа «Шпиль» — отличная музыка в стиле классического питерского рока продолжила концерт, настроив всю аудиторию на оптимистический лад. Далее — рок-группа «Происшествие». Какой драйв! Какой напор! Какая шла энергия в зал от солиста Алексея Караковского! Его песни «Моя революция», «Скорбно Анастасия шла», «Скандал в детском саду» и другие сделали группу самой популярной среди всей нашей общественности. Громовые овации сопровождали выступление. Их музыкальное направление я бы обозначил как Новый Русский Рок.
(…) По праву можно считать, что концерт состоялся великолепный, гораздо лучше мартовского как по звучанию, так и по составу исполнителей. Все оттянулись, и остались самые лучшие чувства от этого всеобщего веселого праздника. Побольше бы таких дней! До свидания!
Похвалы Валентина были, конечно, чрезмерны, но эмоциональное состояние он передал отлично. Что-то подобное происходило в то время на каждом концерте; каждое выступление было праздником для всех — музыкантов, слушателей, хозяина квартиры. Сейшен у Антона шёл перманентно почти весь день; велась даже запись на диктофон, которая долго путешествовала по людям и дошла до нас только в 2019 году. Вскоре после концерта Лёша Гусев вместе со мной сочинил переделку песни Чижа «Вечная молодость», в которой были такие слова:
На крыше магазина «Ленинград»
Репетировала группа Караковского
Анархо-психоделическая
Под названьем «Происшествие».
Схожим образом в мае-июне 1995 года у Антона Кротова прошёл ещё один квартирник. На этот раз мы с Мишей выступали вдвоём и на крыше. Переорать движение на Ленинградском шоссе было трудно, и поэтому выступление у нас сложилось менее удачно. К тому же Вий, который, как я уже упоминал, не отличался тактом и хорошими манерами, во время нашего выступления сидел метрах в десяти от нас на той же крыше и орал во всё горло свои песни. На сохранившейся фотке видно, что он делает это в полном одиночестве, но, как он сообщил позже, за его спиной «холодно дышали духи». Согласно альтернативной версии, он находился под амфетамином.
Город просит дождя
Вскоре мы устроили новый сейшен — уже своими силами, на квартире у Джейн. Приурочить его было решено ко дню рождению Гусмана, но вообще у меня есть ощущение, что он состоялся бы, даже если бы повода не нашлось. Выступали там «Шпиль» и «Происшествие» — без вечно занятого Лёши Гусева, зато с вернувшимися в группу Скифом и Аннушкой, ну и, конечно, со скрипачкой Наташей. В конце мероприятия виновник торжества взял гитару и спел ко всеобщему удовольствию три своих песни и по несколько «Гражданской обороны» и «Зоопарка». Сохранилась очень качественная видеозапись этого вечера, по которой видно, какая энергия из нас бьёт. Ещё бы — фигача изо всех сил по своим акустическим инструментам, мы на полном серьёзе пытались восполнить отсутствие ударных!
Ещё один квартирник был организован у Сергея Жидкова в обычной многоэтажке на Открытом шоссе. Перед его началом мы с Гусманом и Джейн установили собранную у кого попало разнокалиберную аппаратуру и решили поприкалываться, записав на любительское видео что-то наподобие клипа. В качестве реквизита, символизирующего тлен и деградацию мира, был использован муляж черепа и россыпь шприцов. Тогдашний Женин парень Паша очень артистично изображал помутнение сознания, старательно вылавливая что-то в воздухе плоскогубцами. Вскоре начали подтягиваться музыканты, слушатели, и тут мы поняли, что к нам пришло народу почти столько же, сколько приходило обычно к Антону Кротову.
Помню, как я вне себя от восторга нёсся несколько этажей по лестнице, изо всех сил стуча в бас-бочку! Практически на каждом пролёте сидели наши ребята и пили пиво. Кроме нас на сейшене у Сергея выступали также «Шпиль», «Дж.Ор.П.С.», «Львиная дуля», акустический состав «Кегли Маули», Вий, от которого не было никакого спасения, и какие-то металлисты, друзья хозяина квартиры. В некоторых песнях «Происшествия» на флейте подыгрывал Илья Сайтанов из группы «Навь», Джейн подпевала и шумела на перкуссии. Гурыч позднее вспоминал, что на сейшене был «плохой, но полный комплект аппарата, включая даже барабаны. Стойки под микрофон не было, так что его привязывали к люстре веревкой, на которой он висел». Большая часть аппаратуры принадлежала Мише Гусману и металлистам.
Ко времени появления в группе Наташи Беленькой у нас полностью обновился репертуар. Песни, написанные весной-летом 1995 года, не только были удачнее старых вещей — они не теряли актуальности десятилетиями и хорошо воспринимались слушателями на концертах хоть в 2011, хоть в 2021 году. То, что я написал всё это, учась в школе, многих удивляло и восхищало.
Особенно в репертуаре «Происшествия» образца 1995 года выделялись три вещицы. Первую из них, «Город просит дождя», я придумал в троллейбусе № 63, неспешно едущем по Рязанскому проспекту, и в конце работы над текстом действительно началась гроза; причём впоследствии не раз бывало так, что вскоре после исполнения этой песни шёл дождь. Песня «Бетонированный двор» рассказывала о хрущобе, в которой жил наш друг Комиссар, и одновременно о забетонированной площадке на улице Строителей, неумело скрывавшей под собой бомбоубежище. «Нетелефонный разговор» повествовал о буднях тусовки на Арбате — местами с иронией, местами с грустью. Во всех трёх песнях мне отлично удались мелодии, а бодрый ритм компенсировал чернуху и прямо-таки призывал к драйву на сцене. Но самое смешное, что некоторые удачные песни, как, например, «Татьянин день», мы просто не успели выучить и только поэтому не исполняли.
Благодаря стараниям энтузиастов кротовского журнала, люди приходили компаниями слушать наши выступления. После статьи Валентина Ившина в «Почтовом ящике» появилось ещё несколько аналогичных публикаций. Правда, в сборник текстов музыкантов, игравших у Кротова, песни «Происшествия» из-за извечного нашего ротозейства не попали, зато Андрей Дубров, слушавший магнитоальбомы «Колокол времени» и «Скорбно Анастасия шла» и посетивший почти все наши концерты, посвятил «Происшествию» целую статью под названием «Если б я стал продюсером»:
(…) Вот и всё. Закончен диск. Закончено концертное отделение. Это успех, потому что рок — это, прежде всего, праздник, как бы ни были тяжелы слова. Это «Колокол времени», это настоящий рок сегодня, в 1995-м, а не в 1980-м году, без тоски и ностальгии, здесь есть и сегодня, и завтра.
Завтра? А что завтра? Вот диск, который можно выпустить, он разойдётся, принесёт прибыль, группа приобретёт известность, а что дальше? Можно, конечно, сразу же сделать второй, но это будет «что-то с чем-то» — немного раннего БГ, немного «Крематория», немного старого «Калинова Моста», всё это будет сдобрено посредственной игрой в панк. На этом сероватом и скучноватом диске можно будет «по инерции» сделать деньги, можно будет из группы сделать гастрольную машину, приносящую доход — так это обычно и делается. Но этого добра хватает и без них! Они-то могут больше! Через пять лет они могут сделать весь наш рок и определить его лицо лет на десять!
Конечно, взять бы их через эти пять лет… Но за пять лет может произойти всё что угодно! Уйдут в панк — и конец, мрак, серость, там таких много, всё это столько раз было, а нового, светлого, оригинального — там нет. Уйдут в заумь и «виртуальные миры» — и украдут себя у слушателей, сейчас они интересны многим, а станут — никому. Не будут работать, вкалывать, ишачить как негры, как вербованные, как одержимые над вокалом, над техникой игры, над мелодиями, над аранжировками, звуком, микшированием — всё впустую. Разбегутся и превратятся в непризнанных гениев-одиночек — и смерть. Испугаются законов нашего бизнеса — и их никто не увидит, не услышит. Пшик!
Но ведь могут, могут! Значит — можно работать.
И сел продюсер под портрет Пола Ротшильда (продюсера группы «Doors») и стал составлять планы, а в голове у него сумбур, а с группой поговорить не может… Но я — не продюсер. И я могу сказать только одно: «ПРОИСШЕСТВИЕ» уже случилось!
Даже и не знаю, где сейчас автор этого текста — мы потеряли его из виду в том же 1995-ом. Судьба «Происшествия» сложилась совершенно не так, как он предсказывал: мы не очень-то рвались «определить лицо всего нашего рока лет на десять» и решали свои художественные задачи тихо, по-домашнему, без лишнего внимания со стороны. Более того — как-то пережили неоднократные «уходы в панк» и возвращение из него, уважительное отношение к БГ и Крематорию и даже «заумь» с «виртуальными мирами» (а разве в художественном пространстве бывает иначе?). Не стали «гастрольной машиной», но немало поездили автостопом. Принципиально не хотели зарабатывать музыкой, чтобы не утратить творческую свободу — и, как следствие, не заработали ей. Впрочем, «непризнанными гениями-одиночками» нас тоже не назовёшь: на гениальность мы не претендуем, но народ на концертах собираем исправно.
Можно было, конечно, посвятить себя полностью одной музыке. Некоторые люди говорили мне: «Зачем тебе университет? Пой песни, работай над собой, станешь звездой!». «Происшествие» предпочло жить одним днём, изо всех сил стараясь сделать этот день лучшим. Будучи законченными фанатиками, мы действительно сильно вкалывали, но и сейчас я не в состоянии выбрать между творчеством и бытом — без чего-то одного моя жизнь была бы неполна.
На фоне наших концертов, как ни странно, у меня шли выпускные, а затем и вступительные экзамены. С гуманитарными науками не было никаких проблем, но в алгебре и геометрии к окончанию школы я не понимал уже вообще ничего. Итог — «двойка» за предэкзаменационную работу и «четвёрка» с помощью учителей на ничего не решавшем для меня выпускном экзамене. Физику мне пришлось три года подряд сдавать на экзаменах — и каждый раз я умудрялся сделать это на «пять». Вскоре после этого я умудрился получить тридцать из тридцати возможных баллов, поступая на исторический факультет МПГУ. Правда, потом с меня почему-то сняли балл за сочинение, но роли это уже не играло.
К этому времени я уже ничего не боялся и нагло украшал тетради жуткими матерными надписями, некоторые из них были написаны в плакатном размере. В тетради по физике, например, сохранилась целая хроника отвращения.
04.94. Спать хочу — сейчас и насовсем!
09.94. Господи Боже! Пойми меня правильно! Просто я ненавижу физику!
05.10.94. Два урока подряд — можно долбануться.
12.10.94. Сегодня такие уроки физики, что даже слово «пи…дец» кажется малозначным.
13.10.94. Физика! … твою мать! Контрольная.
23.11.94. Первый урок сегодня ещё ничего — так себе.
24.11.94. Получил пять за «Отражение». А на х… — не знаю.
20.12.94. Осталось девять дней до конца учёбы — я подохну до этого времени!
Незадолго до окончания учебного года я устроил ещё одно хулиганство: украв в канцелярии лист бумаги с печатью школы, написал на нём: «С 11.04.95 11 «В» класс освобождаю от занятий навсегда. Караковский» и повесил на школьное расписание. Кроме того, я изготовил сборник оговорок учителей, тщательно собираемый двумя выпускными классами в течение двух лет, приделал к нему траурно-чёрную обложку с красной окантовкой, на которой написал название: «Молчание — золото, знание — сила. Золотой цитатник Мао». Сборник начинался фразой нашей учительницы истории, произнесшей в октябре 1993 года: «А на Канарах сейчас лето (!) в апреле месяце (!!!)»
К выпускному вечеру я решил оттянуться по-крупному и сочинил песню под названием «Да здравствует школа!», начинавшуюся со слов: «Я больше не буду рисовать на партах, я больше не буду в сортире курить, я больше не буду получать пары и, если удастся, то я брошу пить». Далее там сообщалось, что если я не поступлю в институт, то «всё равно стану честью страны: Отчизны своей защищать интересы поеду в просторы бескрайней Чечни». Разумеется, эта песенка ни разу не была исполнена на официальном уровне, но у моих одноклассников она вызвала восторг.
Свой «последний звонок» я прогулял, встретив на пороге школы Марину Лапидус, будущую бывшую жену Лихачёва, с которой поехал сначала к Джейн, а потом к Антону Кротову, где к нам присоединился и Митя. К сожалению, когда мы собрались разъезжаться, к нам прицепился Вий. Как обычно, ему было негде ночевать, и к пригласившей меня Джейн пришлось ехать втроём. Там он заявил, что у него приступ вдохновения, сел в углу и написал на листке бумаги славянской вязью очередную бредятину под пафосным названием «На Почай-реке», после чего заперся в ванной и моментально уснул. Совершенно обескураженные, мы с Джейн решили прогуляться вдоль Яузы. Пройдя через Раевское кладбище, мы с рассветом вышли к Медведково… Вряд ли кто-то из моих одноклассников провёл эти сутки более содержательно, чем я.
Единственное, о чём я сожалею — о попытке концерта «Происшествия» на моём выпускном вечере. Одноклассники позволили нам сыграть всего лишь шесть песен, после чего мы были изгнаны со сцены и от обиды напились — все, кроме непьющей Наташи и испуганного кузьминскими гопниками Скифа.
«Происшествие» в Туле
Незадолго до фиаско на выпускном вечере у меня состоялись первые в жизни гастроли в Тулу, где жила Ольга Агапова по прозвищу Анархия. Эта девушка была для нас больше, чем подруга — Ольга принимала участие практически во всех событиях в нашей жизни, приезжая в Москву, как правило всего на два-три дня и вписываясь, в основном, у Гусмана.
Я познакомился с Ольгой 15 августа 1994 года — в годовщину смерти Цоя и одновременно в день рождения Вудстока. Знаменательный день надо было отметить по-особому, так что я вышел прогуляться по Арбату в аккуратном сером пиджаке, похищенном из отцовского гардероба, и зверски разрезанных джинсах. Гитара, рваный красный рюкзак и чёрная лента на лбу в то время были моими постоянными атрибутами, так что неформала во мне не узнал бы только слепой. Идущая навстречу мне по улице девица была одета столь же вызывающе — длинное расшитое бисером лоскутное платье, гигантские круглые очки, ксивник, хайратник с нелепым помпоном. Признаюсь, я с интересом ждал, чем закончится наше встречное движение. «Привет, не знаешь, где находится Музей Востока?» — спросила она. «Наверное, на Востоке», — ответил я. После этого куда бы мы с ней не приходили, везде натыкались друг на друга. Отдельные группки людей пели «Крематорий», большинство, конечно, Цоя — Арбат гудел до поздней ночи. Разумеется, мы с Ольгой разговорились и провели за болтовнёй несколько часов. Потом встретились на следующий день и долго сидели в подъезде за бутылкой вина — стандартное времяпровождение тех лет… В конце концов, я всё-таки проводил её на электричку и пообещал приехать в Тулу. Анархия, в свою очередь, уже через месяц приехала ко мне на день рождения, где я познакомил её со всей нашей компанией. Тут же родился типичный хипповский прикол: используя фразу «Анархия — мать порядка», мы вписали Олю в систему братско-сестринских связей, в результате чего Гусман вдруг стал мне «системным дядей» и получил дополнительное прозвище «Дядя Миша».
Ольга училась в Тульском педагогическом университете имени Л.Н. Толстого на филологическом факультете и одновременно играла в местной театральной студии; кроме того, она писала стихи и иногда пыталась сочинять песни на театральную тематику — в печально-романтическом ключе. Побывав на нескольких выступлениях «Происшествия», да и вообще проводя с нами много времени во время недолгих визитов в Москву, Ольга поняла, что обязана познакомить местную тусовку с творчеством нашей группы. Таким образом, в начале июля Ольга с помощью единомышленников-туляков, начала организовывать наши гастроли в город Левши, самоваров, пулеметов и самого страшного тульского оружия — тёмного пива «Таопин».
Надо сказать, что перед тем, как повезти в Тулу весь состав «Происшествия», мы уже ездили в город — с целью отчасти разведки, отчасти саморекламы, отчасти для того, чтобы просто поприкалываться.
Первый приезд в Тулу с Лихачёвым закончился безудержным пьянством, но ещё до этого, в трезвом состоянии, мы с Ольгой предприняли попытку забраться на стену тульского Кремля, где нас и арестовала тамошняя охрана. Заведя в помещение, сторожа в грубой форме потребовали штраф, но денег у нас не было, и Митя предложил оставить в залог свои перчатки (не исключено, что кого-то они впоследствии сильно согрели). Потом мы пошли по городу, повсюду встречая Ольгиных знакомых и выпивая с каждым по паре бутылок пива. Сыграли песни в подземном переходе у Почтамта — основном месте здешней тусовки, наподобие Арбата. С утра, проснувшись, я заметил рядом с собой мирно сопящую Ольгу, и понял, что ничего не помню о том, чем кончился вечер. Правда, приподняв голову, я увидел за Ольгой Митю, и это меня несколько успокоило: вероятно, войдя в квартиру, мы так и рухнули вповалку на диван…
В декабре 1994 года я снова отправился в Тулу — на этот раз с Гусманом (именно в эту поездку мы написали повесть «Пиндершвондер»). Мы выпендривались, обращаясь друг к другу «князь» и «сэр», и, наверное, произвели фурор среди впечатлительных тульских студенток, когда спели им несколько песен в одной из аудиторий ТПГУ перед семинаром по философии. Потом мы отправились на культовый спектакль К. Сергиенко «До свиданья, овраг», где Ольга играла одну из ролей. Закончилось всё также тульским пивом, но уже без катастрофических последствий. Таким образом, когда мы собрались явиться в Тулу с гастролями, нас там уже немного знали.
Мы приехали в Тулу 16 июля 1995 года втроём — я, Гусман и Наташа Беленькая. Зайдя к Ольге, первым делом мы ограбили её гардероб, соорудив себе яркие наряды, в которых весь день щеголяли по городу. Дойдя до местной речки Упа, мы забрались под мост (там была отличная акустика), где отрепетировали почти двухчасовую программу, ещё не зная, что этого может не хватить.
Наталья оделась цыганкой, выбрав самые яркие и цветастые наряды. В сочетании с её еврейской внешностью смотрелось это потрясающе. К тому же скрипку Наташа обычно предпочитала носить не в футляре, а в руках, поэтому если она очень уж сильно убегала вперед, мы всегда имели возможность найти её по звуку.
Гусмановские светло-русые волосы Ольга Анархия и её подруга Ирина Свиридова заплели в мелкие косички, превратив их примерно в то, что делают адепты Джа, а сверху нахлобучили какую-то совершенно невероятную шляпу. Кроме того, Гусман натянул жилетку поверх тельника, что окончательно и бесповоротно стало модным в «Происшествии» на несколько лет вперёд.
Я, напротив, выглядел нарочито строго: черные джинсы, черная футболка, и лишь длинный цветастый платок, завязанный вокруг лба, подчеркивал, что я тоже «Происшествие», а не сам по себе. Выглядели мы похожими на бродячий оркестр, и это нам чертовски нравилось. Ещё не зная, что такое перфоманс, мы распевали песни и подкалывали прохожих. Я чувствовал, что на моих глазах рождается новая идея группы, выходящая за слишком академичные рамки «рока с учебником истории».
Концерт проходил поздно ночью в котельной по адресу улица Сойфера, дом 13-а, в помещении глиняной мастерской, в которой работали наши друзья Катя Мирошниченко (впоследствии известная как Катя Кушнер) и Костя Дьяченко. Ещё до начала концерта нас напоили чаем и вручили в качестве подарков глиняные нэцке Катиной работы. Уже к этому моменту в котельной слонялось из стороны в сторону не менее пятидесяти человек, а уж сколько народу собралось к началу выступления, я и вовсе не могу оценить. Никакой входной платы не было, как и мысли об этом. Вместо этого люди приносили в больших количествах местное пиво и делились им со всеми подряд.
«Сцена» располагалась на узкой лестничной площадке метрах в трёх от земли, поэтому публика находилась ровно у нас под ногами. Мы старались изо всех сил, переиграли весь репертуар, после чего повторили десятка два песен по второму разу (в принципе, это была нормальная ситуация для удачного концерта тех лет, хоть я и не любил гонять одно и то же). Энергетика от людей шла безумная. Мне казалось, что нас либо расцелуют, либо разорвут на куски от восторга.
Незадолго до начала концерта ко мне подошёл какой-то панк и стал интересоваться, что мы играем. Я перечислил все близкие стили, включая панк.
— Да ты не знаешь, что такое панк-рок! — заявил он в ответ.
— А что ты вкладываешь в это понятие? — поинтересовался я.
— Свобода и суицид! — фанатично закатив глаза, выпалил панк.
— Хорошие принципы, — ответил я. — Ну что, давай, пились!
— Что, здесь?
— Ну да.
К этому времени вокруг нас собралось несколько человек, с интересом следящих за развитием спора. Увидев их, мой собеседник немного опешил.
— А можно после концерта? — ответил он, и все попадали со смеху.
После того, как мы спустились с верхотуры, нас повторно засыпали подарками и приглашениями посетить Тулу. Вскоре попался на глаза и панк, с которым я говорил перед концертом.
— Ну что, — съязвил я, — будешь пилиться?
— Нет! — заорал он. — Я не панк, это ты панк!
После концерта мы с Гусманом остались в Туле на пару дней, неспешно попивая пиво и играя песни. Наташа уехала в Москву немного раньше, так как должна была выступать с «Кегли Маугли».
Как-то вечером мы сидели в мастерской — я, Гусман, Катя Мирошниченко и Ирина Свиридова. Делать было нечего, и Гусман лениво наигрывал песню группы «Э.С.Т.» «Катюша». «Спой», — попросил я без всяких задних мыслей. Миша исполнил мою просьбу.
Первый же куплет вызвал ироничную ухмылку со стороны Кати Мирошниченко: «Запомни, Катюша, я — гений, запомни, я твой командир…», — пел Миша. Второй куплет прошёл относительно спокойно, но на третьем изумилась уже Ира: «Запомни, родная Ирина, я всюду и вечно с тобой, прости, что не раз обзывался скотиной, прости, что общался с другой». После окончания песни неимоверно сконфуженный Гусман пробормотал что-то оправдательное, а потом отправился фотографировать трамвайное депо, расположенное поблизости.
Впоследствии мы продолжали регулярно ездить в Тулу. Ольга Анархия общалась со мной ещё очень долго. Вскоре после нашей совместной поездки в Суздаль в 1998 году она написала чудесный цикл стихов, посвящённый этому городу, который я впоследствии опубликовал в Интернете под названием «Стихи среднерусской полосы». После окончания вуза Ольга некоторое время работала в местном краеведческом музее. В 2000 году на её квартире мы основали альманах «Точка Зрения», с которого началась моя активная литературная деятельность, после чего провели в Туле несколько литературно-музыкальных квартирников. Выйдя замуж, Ольга взяла фамилию Сибирякова, и некоторое время публиковалась под ней, но брак оказался недолгим, и новая фамилия также быстро утеряла актуальность. Ольга жива и здорова до сих пор, и мы поддерживаем отношения — правда, уже не такие близкие, как в юности. Что же касается Кати Мирошниченко, ей хочется посвятить отдельную главу.
Москва, 2021. С Ольгой Агаповой.